Всё лето 1914 г. я усиленно готовился к конкурсным экзаменам по математике в Императорское высшее техническое училище в Москве. Но после объявления войны конкурсные экзамены были отменены и студенты были приняты только из „реальных училищ“. Я же был принят в Московский университет, на юридический факультет. Но с объявлением войны осенью 1914 г. было не до учёбы! Настроение студентов круто изменилось - из отрицательного к правительству превратилось в патриотическо. Под влиянием этого настроения я поступил санитаром вместе с остальными студентами в санитарный поезд, организованный городским управлением Москвы для перевоза раненых с фронта в тыл, прежде всего в Москву. Поезд состоял из товарных вагонов, плохо оборудованных для раненых, в особенности тяжело раненых. Классные вагоны были только для операций и высшего персонала. Работа для нас; неопытных, была тяжелая.(сохранилось несколько фотографий). В конце концов поезд переоборудовали и товарные вагоны заменили классными. „Жить стало лучше, жить стало веселей!“ и для санитаров и для раненых. Многих из студентов роль санитаров не удовлетворяла. Мы „рвались“ на фронт! В результате с 1-го янв. 1915 г. я поступил в Александровское военное училище в Москве. Училище было пехотное, но привилегированное, вроде гвардейского. После 6 месяцев „муштровки“ и теоретического обучения меня выпустили офицером-прапорщиком. В магазине „Офицерского Собрания“ я получил полное офицерское обмундирование. В этом обмундировании я снят на сохранившейся фотографии. Затем был зачислен в запасной батальон в Твери, откуда офицеров с маршевыми ротами потом отправляли на фронт. Чтобы этого избежать, я с прапорщиком Разживиным обратились в штаб, чтобы нас направили на фронт индивидуально. Просьбу удовлетворили и меня, по выбору, командировали в 1-ый Сибирский стрелковый корпус ;а прапорщика Разживина – в „Туркменский корпус“. Больше мы уже не встретились.

Из штаба фронта в Минске меня направили прямо в 7-ой Сибирский стрелковый полк, который в то время был на линии фронта. Штаб полка находился в полуразрушенной деревушке, в простой крестьянской избе. В углу за столом под иконами сидел пожилой человек с мало сохранившимися волосами и... с генеральскими погонами на плечах. Первое впечатление напомнило мне „военный совет в Филях“, знаменитую картину, на которой Кутузов, главнокомандующий русской армии совещается в 1812 г. о сдаче Москвы французам. Генерал Тучапский, недавно произведенный в генералы, оказался чрезвычайно симпатичным человеком. Видя перед собой „юнца“, только что вылетевшего из гнезда, он очень ласково стал расспрашивать меня и особенно заинтересовался моей работой в качестве санитара в санитарном поезде гор. Москвы перед поступлением в военное училище. Возможно это обстоятельство или впечатление от моего юного вида - генерал задумался, а потом неожиданно спросил, умею ли я сидеть на коне? „В Александровском училище были уроки верховой езды“ ответил я. „Ну, так примите команду конных разведчиков“, сказал генерал „вместо поручика Саргани, который эвакуировался после ранения“. Меня забрал страх! Командовать разведчиками, да еще конными! Но, оказалось, что всё было очень просто. В команде было 60 коней, но вся работа с верховыми лежала (как это и в остальных подразделениях) на фельдфебеле, старом сверхсрочном „служаке“. Фельдфебель меня и познакомил с общим распорядком в команде, с вытекающими из этого распорядка обязанностями солдат . Команда официально числилась при штабе 2-ой Сибирской стрелковой дивизии в исполнении своих служебных обязанностей, но на продовольствии была в 7-ом Сибирском стрелковом полку. А обязанности были: служба связи при штабах четырёх полков (5, 6, 7 и 8), рекогносцировка местности перед наступлением полков и прикрытие (ночью) отступления. А так как ,когда я пришел на фронт, еще продолжалось общее отступление на западном фронте под нажимами превосходящих сил немцев, то ночное прикрытие и было главной нашей работой. А состояло оно в том, что по плану с наступлением темноты части оставляли окопы и отходили на вперед означенные позиции. А мы, конные разведчики, вместе с казаками и другими кавалерийскими частями поставив коней на безопасное место, занимали позиции в окопах на расстоянии между солдатами от 50 до 100 м. Моя обязанность была ходить в окопах и контролировать солдат, чтобы не спали и постреливали по немцам, производя впечатление что „всё в порядке“. На рассвете и мы уходили из окопов к своим коням и отходили за новую линию фронта, на которой расположились отошедшие раньше воинские части. Первое время – сидеть ночью в окопах, в одиночестве, зная, что в ста шагах сидят немцы – было довольно жутко! Единственно; что несколько помогало в таком жутком настроении – это кусочки шоколада „Золотой ярлык“ (лучший шоколад того времени), который мне иногда посылали из дома!...
Вспоминаю и несколько случаев рекогносцировок местности, когда в нашу обязанность входило узнать - как далеко находятся немцы. Подобные рекогносцировки ограничивались тем, что обнаружив немецких кавалеристов в бинокль где-нибудь в перелесках, мы под прикрытием деревьев сближались с противником и неожиданной стрельбой обращали в бегство немецких солдат. Но были, конечно , и случаи, когда немцы заставляли нас уступать....Благодаря быстрому передвижению на конях выбирали мы себе для стоянки на отдыхе, конечно, лучшие места: фольварки (небольшие польские помещичьи имения) или крупные поместья польских магнатов....Для многих наш приезд был полной неожиданностью, потому что фронт был далеко, несколько десятков километров. И когда мы говорили, что немцы будут к вечеру здесь, начиналась паника – эвакуация. Мы уговаривали поляков не уходить, не бросать хозяйства, потому что в присутствии хозяев немцы не осмелятся брать что подвернется под руку, но если не будет хозяев, всё растащат. Немцы в 1914-1918 гг. были совершенно другими, чем в 1939-1945 гг. Кража курицы или свиньи как в нашей армии, так и в немецкой считалась преступлением и за это солдат „по головке“ не гладили. Ну а во второй мировой войне было всё дозволено, что идет за счет неприятеля..... Вспоминаю, как мы раз расположились в богатейшем поместье какого-то польского графа . Старинное здание, прекрасный парк. Внутри стильная обстановка, зимний сад с экзотическими цветами и деревьями. И всё это под присмотром одного только старого майор-дома и нескольких человек живущих вне главного здания. После длинного перехода на конях – мы усталые, запыленные пришли в такой дворец! Сначала я было хотел сам расположиться где-нибудь не в доме , но старый майор-дом заявил, что я могу отдыхать в кабинете, на кожаных диванах и креслах. Солдат поместил в пустых комнатах нижнего этажа, на полу на соломе и сене. Обедали мы в столовой за прекрасным столом, но денщик приносил суп прямо в воинских котелках ;а котлеты и картошку прямо на сковородах, что приводило старого камердинера в ужас. Но простояли мы там несколько дней и уехали. Что там произошло, когда пришли туда немцы – не известно. Думаю, что всё осталось на своем месте, потому что польская аристократия сильно поддерживала немцев.

Осенью 1915 г. отступление прекратилось, западный фронт стабилизировался на территории частично Польши (озеро Нарочь); частично теперешней Белоруссии. Окопы и землянки на фронте стали приводиться в такое состояние, чтобы в них можно было оставаться продолжительное время. Немцы тоже удовлетворились достигнутыми успехами и стали „устраиваться“ в своих окопах. Началось время -сравнительного „покоя“. Конечно, это не означало; что настала тишина. Артиллерия продолжала постреливать и легкая и тяжелая, изредка раздавались и днем и ночью пулеметные „очереди“ и ружейные выстрелы...

Перемены настали и в моей личной фронтовой жизни. Прежде всего, командир нашего 7-го Сибирского стрелкового полка генерал Тучапский получил бригаду ; а на его место пришел полковник Пустовойтенко (из украинцев). Вернулся в полк после ранения и поручик кавалерист Саргани, место которого я занимал в конной разведке. Но командир полка, учитывая мою службу в конной разведке, перевел меня в пулеметную команду. Эта команда под начальством штабс-капитана Верещагина (сибиряка) георгиевского кавалера передвигалась на конях, пулеметы и ящики с патронами навьючивались на лошадей. Офицерский состав был тоже, конечно, на конях. Первоначально в команде было всего 12 тяжелых пулеметов („максим“), но в последствии в 1916 году количество их было увеличено вдвойне, т.е. до 24 пулеметов. А затем была сформирована 2-ая команда, тоже с 24-мя пулеметами и я был назначен ее начальником. Дело в том, что вначале 1-ой мировой войны военным министром в „царском“ правительстве Николая II был один из реакционных генералов – генерал Сухомлинов, который очень мало заботился о современном вооружении русской армии и снабжении ее всем необходимым. Несмотря на призрачный успех в восточной Пруссии, отступление нашей армии было вызвано в значительной мере недостаточным снабжением армии оружием и боевыми припасами. Только благодаря тому, что немецкая армия того времени не была подготовлена к „blitz kriegu“; как это было проведено перед началом 2-ой мировой войны, не произошла трагедия русской армии в 1914-1915 годах. Русское „авось“ да „небось“ – действовало в характере русских правителей как во времена Николая II ,так и во времена Сталина и обошлось России в миллионы жизни русских людей.

Время с осени 1915 г. и до весны 1916 г. сравнительного покоя было употреблено не только на благоустройство окопов и землянок, но и на подготовку к наступлению (офензиве). Ну а мы, офицеры, в свободное время „резались“ в карты - преферанс и азартную игру „шмэн де фер“ („железка“).

В это время я побывал и в отпуску, дома в Москве. Когда ехал в отпуск, в дороге произошло комическое недоразумение, которое никогда не забуду. На большой узловой станции Великие Луки мне нужно было пересесть в поезд на Москву, но по рассеянности вскочил в поезд, который шел в обратном направлении – на Полоцк, откуда я приехал с фронта. В купе 2-го класса сидели две сестры милосердия. И вдруг я слышу, как они разговаривают, что в Полоцк приедут уже к вечеру. Мгновенно у меня мелькнула мысль, что еду в противоположном направлении. Вскочил, схватил шашку (сабля), которую уже отстегнул и поставил в угол, маленький чемоданчик – и бросился на площадку вагона, открыл дверь и прыгнул вперед в снег. Сзади услышал только какой-то крик....Упал в глубокий снег, но коленом всё же ударился о какой-то камень под снегом, но не слишком больно. Встал, отряхнулся от снега и пошел назад на станцию. Надо заметить, что я взял с собой и денщика Селиванова, который остался на станции ждать свой поезд, ехать к себе домой. Идти назад пришлось что-то около 5 км. Надо было видеть физиономию Селиванова, когда он увидел меня шагающим по платформе!! Ведь он собственными глазами видел, как я сел в отходящий поезд! К сожалению мой поезд на Москву, конечно ушел а следующий идет только после 12-ти ночи. А было всего около 5 ч. вечера. Тут мне бросилась в глаза большая афиша с анонсом большого бала, устраиваемого землячеством студентов Великих Лук (местечко). Решил пойти на бал. Публики было довольно много, всё больше студенты и студентки. Неожиданно, как фронтовой офицер, я оказался очень интересным кавалером и одна студентка, тоже интересная, вдруг влюбилась в меня. Я не возражал и в раздевалке объяснился ей в любви. Но „летят стрелою часы любви, как дивно хороши они“ стрелка часов двигалась к 12 часам ночи, когда мне надо было идти на станцию. Об этом узнали студенты и всей ватагой пошли меня провожать.С криками „ура“ „да здравствует русская армия“ посадили меня в подошедший поезд на Москву. Ну а моя влюблённая немного всплакнула. Так и закончился мой дорожный роман! В Москве - родители, сестры и братья были в гостях у тетки (было Рождество) и я явился туда, „как снег на голову“. Было столько радости у всех, когда увидели меня живым и здоровым! А я был рад, что наконец-то, после окопов, землянок, грохота рвущихся снарядов ; ружейной и пулеметной трескотни - очутился в родной среде, в кругу близких мне лиц...

Отпуск, который я получил всего на 10 дней, я провел весело и интересно. И, конечно, возвращаться по истечении этих дней на фронт, в окопы – мне не очень-то и хотелось. И теперь, когда с тех пор прошло много лет, признаюсь, пошел на обман – послал в штаб полка свидетельство знакомого военного врача в госпитале о болезни. В полк вернулся только после масленицы, в феврале месяце, когда началась интенсивная подготовка к наступлению....

Вспоминается мне случай, который произошел во время отпуска, на масленице. Неожиданно я встретил на улице в Москве своего однополчанина, командира 1-ой роты поручика Домбровского. Встреча была радостной! Домбровский был парень моих лет, очень интересный и красивый. Был очень храбрый, за что получил боевую „награду“ „Георгиевское оружие“. Это оружие состояло из золотого эфеса сабли (рукоять) и „георгиевского“ (черного и золотого цвета) „темляка“ – ленте на эфесе сабли. Боевой вид Домбровского, Георгиевское оружие, папаха (серая барашковая) на затылке и красивая форма сибирских стрелков – производили большое впечатление на окружающих. Не отставал и я от него. И у меня был достаточно боевой вид! Только с той разницей, что на эфесе сабли у меня был не георгиевский темляк (лента) а красный – ордена Анны 4-ой степени, который тоже свидетельствовал о том, что и я уже побывал в боях. Так вот оба парня, боевых и интересных неожиданно встретились на улице города Москвы. Куда идем? Идем в ресторан „Прага“, на Арбате где мы встретились, на блины (была масленица). Но надо заметить, что в то время была строжайше запрещена продажа спиртных напитков в ресторанах. Ресторан „Прага“ был полон посетителей, но мы вдвоем все таки нашли уютный, в углу, столик. Конечно, общее внимание было обра-щено на входящих двух боевых „сибиряков“ офицеров....Официант заявил, что блины есть, но водка запрещена. Домбровский уже знал, как надо действовать. „Ну, если водка запрещена, так дайте „сельтерскую“ (минеральная вода)“ и подмигнул. Подали нам блины со сметаной и семгой и бутылку „сельтерской“. Никогда не забуду ;с каким аппетитом мы оба набросились на блины и на....“воду“! В результате, когда уже было поздно и надо было уходить, ни я, ни Домбровский никак не могли встать из- за стола. Наконец, поддерживая друг друга; кое - как встали и пошли через целый зал, по ковру по середине зала....И вдруг раздались аплодисменты и смех. Мы остановились и стали оглядываться... кому это хлопают. Не было никакого сомнения, что аплодисменты целого зала были адресованы именно нам....Мы стояли, пошатываясь и поддерживая друг друга и мило улыбались. К аплодисментам присоединились возгласы „Да здравствует русская армия на фронте!!“ Некоторые, сидящие за столиками недалеко от нас – подошли и пожимали нам руки. Наконец мы вышли из ресторана, взяли извозчика и он нас развез по домам. Через неделю мы снова встретились на фронте. С удовольствием вспоминали, как мы ели блины в „Праге“ и как стали предметом общего внимания и аплодисментов.

Время после моего возвращения из отпуска на фронт все цело уходило на подготовку солдат к наступлению. Наша 2-ая Сибирская стрелковая дивизия стояла в деревнях на отдыхе, приблизительно в 9 км от фронта. Общей офицерской столовой не было и по-этому обедали и ужинали дома, ели то, что состряпали наши „повара“ – денщики. В один из вечеров я позвал к себе на ужин двух соседей – командира 1-ой роты прапор-щика Пучкова, который только что (несколько месяцев) пришел к нам из запасного батальона (моих лет; 21 год) и командира 3-ей роты поручика Капского, старый сибиряк, произведенный в офицеры из подпрапорщиков. За ужином немного выпили для настроения. Во время разговора о разных предсказаниях мой денщик Селиванов между прочим сказал, что в нашей пулеметной команде есть один солдат – татарин, который здорово предсказывает будущее. Мы трое заинтересовались и я для развлечения приказал, чтобы тот пришел к нам. Фамилию его не помню (что-то вроде Ахмет Рахмон). Роста он был очень высокого, телосложения атлетического, с широким, немного скуластым лицом. Но самое главное, вопреки всем татарам с волосами черного цвета, Ахмет был рыжий. И как почти все люди такого роста и телосложения был очень застенчив. На мой вопрос, правда ли он предсказывает будущее, Ахмет стал категорически отрицать это. Но после усиленного настаивания с моей стороны признался, что этим „делом“ он занимается, но только в очень редких случаях и что его предсказания, как говорят, в некоторых случаях, исполнились. Это нас еще больше заинтересовало. Но нам троим он предсказывать будущее отказывался. Пришлось мне, как его командиру, приказать и предупредить, чтобы он не боялся сказать каждому из нас всё, что у него „выйдет“. Тогда Ахмет вытащил из кармана небольшой мешочек с разноцветными камешками и начал с ними маневрировать, когда стал гадать для Пучкова. После нескольких комбинаций камешков Ахмет сказал, как можно мягче, что Пучкова ждет очень плохое будущее. Но, судя по выражению его лица и некоторым словам было видно, что всю правду до конца он не говорит. Потом он стал производить какие-то комбинации из камешков для Капского. Капскому Ахмет сказал, что в будущем его ждут тяжелые переживания, которые он все же перенесет. Наконец настала очередь и за мной. Я уже приготовился на неприятные для себя предсказания. Но, когда Ахмет раскладывал камешки, лицо его серьезное и сосредоточенное как-то повеселело, смягчилось и он мне сказал – „Ваше благородие (так обращались солдаты к офицерам), вы несмотря на все опасности будете долго жить! “ Реакция на все его предсказания с нашей стороны была, конечно, самой легкомысленной. Мы не верили ни единому слову Ахмета. А потому вместе с Ахметом выпили за наше общее счастливое будущее! Увы, предсказания Ахмета стали исполняться через несколько недель...

В один из мартовских дней, когда в лесу лежал еще снег, а на полях уже почти стаял, на одном из участков фронта расположения нашего 7-го Сибирского стрелкового полка должно было произойти так называемое местное наступление на немцев. Район этот назывался „Лесные Муляры“. Ночью наш полк вошел в лес и сосредоточился перед его опушкой, чтобы с рассветом выйти из леса и атаковать окопы немцев. После прихода в лес солдаты нарубили хвои (еловые и сосновые ветки), набросали на снег и лежали на этом, нервно ожидая момента выхода из леса в атаку... Вдруг распространился слух, что прапорщик Пучков убит. Надо заметить, что пули летали над нашими головами (в лежачем положении) как мухи. Поэтому меня не удивило то, что Пучков был убит, но меня как молния пронизала мысль о предсказании Ахмета! И я пошел в полковой лазарет, где лежал Пучков. Врач мне заявил, что при самом тщательном осмотре тела Пучкова он не нашел нигде пулевого ранения. Он предполагает, что Пучков, как попавший в перестрелку первый раз, получил сердечный шок и от этого умер....Это было первое исполнение предсказания Ахмета!

На разсвете мы вышли из леса и ринулись на немцев...Я шел за своими пулеметами и мысль об Ахмете и смерти Пучкова все время сверлила мне мозг и я бодро шел, отдавая приказания и ... был уверен, что мне „ничего не будет“.

После боя, когда „считать мы стали раны, товарищей считать“ – (Бородино, Лермонтова) оказалось, что поручик Капский был тяжело ранен в живот осколком снаряда и был эвакуирован в тыл. Это было второе исполнение предсказаний Ахмета. А третье? – это я, ведущий эти записи и доживающий до 82 лет! Как же расценивать эти исполнившиеся предсказания Ахмета по существу? Случайное совпадение или же способность у некоторых людей предвидеть будущее!

Летом 1916 г. по всем полкам действующей армии был разослан приказ штаба фронта о неприятельских газовых атаках на западном фронте. В приказе говорилось; что немцами было предпринято несколько атак на французов путем предварительного выпуска хлористых газов на окопы французов. В результате были понесены большие смертельные потери, вызванные отравлением. Для осуществления своего преступного намерения немцы пользуются небольшим ветром по направлению к неприятельским окопам и из заранее приготовленных длинных металлических цилиндров выпускают газ-хлор, который под сильным давлением в цилиндре начинает расползаться по земле по направлению к неприятельским окопам. А так как хлор тяжелее воздуха, то газ заполняет все углубления в земле и конечно, достигнув окопов, заполняет и их. Человек, наглотавшись этого газа, умирает в пеной на губах. Все растения моментально желтеют; а все металлические части и камни зеленеют. Птицы, попавшие случайно в газовую волну, замертво падают. В приказе говорилось о мерах, которые немедленно необходимо предпринять во всех частях действующей армии в виду возможных подобных газовых атак и на нашем русском фронте. Эти меры состояли в том, что для солдат в пехотных частях будут посланы противогазы из марли, которые надеваются на рот и нос. В случае газовой атаки это противогазы должны быть намочены в воде. Для этой цели в окопах и ближайших к окопам частях должны быть заранее поставлены бочки с водой, на каждое отделение по одной. Намоченная марля поглощает хлор и препятствует его проникновению внутрь организма...Для командного состава, артиллерии, санитарной части и других ответственных лиц будут посланы резиновые маски с металлической коробкой, в которой находится уголь, поглощающий хлор. Эта маска натягивается на голову, так что плотно прилегает к лицу и не пропускает газ в рот и нос, кроме как через коробку с углем...Все эти меры, как оказалось на практике, были далеко недостаточными и не спасли тысячи людей от гибели, когда в один прекрасный день немцы предприняли газовую атаку на наши позиции на фронте, занятые нашими сибирскими частями. Но прежде чем описывать этот трагический бой, я должен сказать, как отнеслись к выше упомянутому приказу в наших частях офицеры и солдаты. По получении в полках противогазов, было приняты только самые необходимые меры, т.е. розданы солдатам и офицерам противогазы и в окопах поставлены бачки с водой. Что касается практических занятий в применении противогазов, наш командный состав мало думал. От получения приказа о газовых атаках и до атаки немцев на наши позиции прошло 4-5 месяцев. За это время наши полки менялись на позициях на фронте по несколько раз. Мой 7-ой Сибирский полк менялся с 5-ым Сибирским полком; а наша 2-ая Сибирская дивизия менялась с 1-ой Сибирской дивизией в пределах 1-го Сибирского стрелкового корпуса. В зависимости от того, какая была смена полков или целых дивизий – была и продолжительность стоянки на отдыхе и на позициях.
Так вот; руководясь русской пословицей - „пока гром не грянет – мужик не перекрестится“ или еще лучше – „авось“ да „не бось“ – у нас „это“ не произойдет, во время стоянки на отдыхе, в резерве - наши офицеры в ротах и батальонах практическим применением противогазов абсолютно не занимались Иного взгляда держался я, как начальник пулеметной команды, несущий ответственность за жизнь около 200 человек. Все мои пулеметчики были снабжены резиновыми масками, которые носили постоянно при себе. Дыхание в этих масках чрезвычайно трудное, так как воздух через уголь проходит очень трудно. А если учитывать возбужденное состояние человека, то дыхание в маске становится особенно тяжелым. Все это я несмотря на свою молодость; учитывал и поэтому пользуясь отдыхом в резерве, занимался практическим применением противогазов. В поле все надевали противогазы и по моему приказу должны были передвигаться и стрелять из пулеметов. Первое время мы выдерживали не больше ? часа, но чем дальше, тем держались дольше. В конце концов дошли до одного часа. Солдаты конечно, были ужасно не довольны, что я их „мучаю“. Критиковали меня и офицеры из рот, пока и на нас не свалилась эта трагедия, которую пережили на западном фронте во Франции. И вот однажды....

Наш 7-ой Сибирский стрелковый полк стоял в резерве, на отдыхе, в небольшой деревушке, в 5-7 км. от передовых позиций. На позициях в окопах стоял 5-ый Сибирский стрелковый полк, с которым мы сменялись. Стояла солнечная сухая осень, но деревья были еще в зелени. И мы, офицеры и стрелки, после продолжительного сидения в окопах, где жили как кроты и полевые мыши, пользовались передышкой и полной грудью вдыхали свежий осенний воздух. До конца отдыха оставалось несколько дней. Жили мы в крестьянских избах „в тесноте да не в обиде“, кто на лавках, а кто на полу, на соломе. Но зато могли раздеться до белья и спать без просыпа до утра. А это было „роскошью“ после окопной жизни. И вот однажды, после очередной партии преферанса и плотного ужина я крепко заснул в своей постели. Ночью, уж на рассвете меня разбудил мой помощник подпоручик Завадский. Тревога! Из штаба полка получен приказ - немедленно приготовиться к выступлению на позиции. Было еще темно, но уже брезжил рассвет. В течении целого получаса моя пулеметная команда была готова – пулеметы были навьючены на лошадей, ящики с патронами нагружены в повозки и мы присоединились к уже выступавшему полку. Уже в походе, на коне; от командира батальона я узнал причину выступления - немцы выпустили газы на наши позиции и собираются, идти в атаку. Необходимо подтянуться ближе к окопам, чтобы быть готовыми вступить в бой. Одновременно по всему полку был приказ – держать наготове противогазы и по приказу командиров частей полка воспользоваться ими. Чем ближе мы подходили к окопам, тем сильнее и сильнее слышалась артиллерийская и учащенная ружейная стрельба. Одновременно начал чувствоваться какойто, хотя и слабый, но очень неприятный запах. И чем ближе к позициям, тем сильнее запах. Было ясно, что это немецкий газ-хлор. Отдал приказ по своей команде – остановиться, снять пулеметы с лошадей и двигаться вперед за полком в масках (резиновые противогазы). Затем получил приказ командира полка - распределить пулеметы по батальонам и ротам и занять позиции в окопах. Было уже совсем светло. В окопах нам представилась страшная картина .На каждых 3-5 шагах лежали мертвые стрелки с пеной на губах. Около входа в окопные землянки и в самих землянках сидели с оружием в руках мертвые солдаты. Все медные, металлические части, пуговицы на шинелях, патроны покрылись зеленью. Трава, листья на деревьях пожелтели. На бруствере (передний край окопов, откуда стреляют в неприятеля) я увидел несколько мертвых птичек. От офицеров 5-го Сибирского стрелкового полка, находившегося в окопах во время газовой атаки я узнал, что на рассвете заметили, как от неприятельских позиций по направлению к нашим стала двигаться какая-то „полоса“и двигалась очень медленно. Немецкие окопы находились на расстоянии 500-600 м от наших - в открытом поле. Наконец, поняли, что эта полоса – газы. Объявили тревогу, надеть противогазы и занять оборонительные боковые позиции. Увы, противогазы (из марли, намоченной в воде, надевается на нос и рот) у большинства стрелков не оказалось, на многих местах, во преки приказа, отсутствовали бочки с водой. Обнаружилась полная неподготовленность 5-го полка в газовой атаке. В результате из 3. 000 стрелков в живых осталось не больше 500. Как рассказывали офицеры 5-го полка, было большое счастье, что ветер (слабый по силе) изменил свое направление и стал дуть на часть немецких окопов, так что газы направились на самих немцев. Это и остановило намерение немцев идти за газовой волной в атаку на наши окопы. Благодаря чему, мы, 7-ой Сибирский полк, спокойно могли занять места в окопах выбывших из строя. Конечно, мы все были в масках. Во время газовой атаки немцы густо обстреливали наши окопы из ружей и пулеметов.Так как хлор тяжелее воздуха и, распространяясь заполнял все ямы и окопы, многие стрелки выскакивали из окопов и попадали под немецкий обстрел. В результате много солдат было убито и ранено вне окопов, на верху. Кроме того, те, кто имел маски на лице, при учащенном дыхании, задыхались, срывали маску с лица и погибали... В своей маске, находясь несколько часов в отравленных хлором окопах, я еле-еле выдерживал , чтобы не сбросить маску с лица, удерживала мысль – смерть или отравление. Наконец воздух очистился от хлора настолько, что маски можно было сбросить и дышать полной грудью, хотя запах от пропитанной хлором земли еще чувствовался в воздухе. Вследствие продолжительного пребывания в течении целого дня в окопах, вплоть до ночной смены и я и многие стрелки все же были частично отравлены. Это выразилось в том, что меня начало тошнить, изо рта выходила зеленая слюна. А кроме того, появилась и головная боль. После смены я лежал целый день, есть ничего не хотелось. Но постепенно это состояние прошло и я стал чувствовать себя нормально. За неподготовленность и непринятие своевременных мер против газовой атаки неприятеля; вследствие чего 5-ый Сибирский стрелковый полк понес огромные потери как мертвыми так и отравленными, командир полка полковник Елицкий был отдан под суд и переведен в младшие офицеры другой воинской части.

Вспоминаются мне еще два военных эпизода, в которых мне пришлось принять активное участие и которые могли кончиться для меня трагически, если бы... если бы не со-путствовало мне во все время моего пребывания на фронте в 1-ую мировую войну счастие и ... “предсказание“ татарина Ахмета.

В течении 1916 года, когда западный русский фронт стабилизировался, по приказу свыше предпринимались небольшие местные офензивы с целью демонстрации и пе-реброски немецких войск с западного фронта во Франции на наш фронт. В это время шли самые жесткие бои под Верденом, где обе стороны несли огромные потери. Так вот, наш 7-ой Сибирский стрелковый полк получил задание вместе с соседними частями на правом фланге провести наступление и занять немецкие окопы 1-ой линии, а потом по приказу вернуться в свои окопы. Командир полка вызвал меня в штаб полка и в связи с этой операцией дал мне задачу. Левый фланг наших позиций проходил через лес, где расстояние между нашими и немецкими окопами было приблизительно ? км. А вся лесная часть позиций была не больше 1 ?-2 км, при чем по направлению к немецким окопам сужалась. Название этой местности на карте было „Лесные Муляры“. Моя задача состояла в том, чтобы с 6-ю пулеметами, пользуясь темнотой и кустарниками, подползти как можно ближе к немецким окопам, на расстояние не больше 20-30 шагов и по сигналу ракеты, когда начнется наступление полка вправо – открыть пулеметный огонь из всех 6-ти пулеметов, расположенных между собой на расстоянии 40-50 шагов. Цель – привлечь на это место артиллерийский огонь немцев и тем уменьшить обстрел наших наступающих частей. И ввести в заблуждение немцев, что именно в этом месте произойдет наступление.
Как говорится „сказано – сделано!“ Я со своими 6-ю пулеметами занял исходное положение, дал еще раз последние указания пулеметчикам, обслуживающим пулеметы (3 человека при каждом) и сам при среднем пулемете вместе со стрелками пополз к немецким окопам. Наше передвижение на животе с тяжелым пулеметом на колесах продолжалось несколько часов. Наконец, мы подползли так близко к окопам, что слышали разговор, правда очень тихий... Когда я убедился, что все 6 пулеметов заняли позиции приблизительно на линии, где находился я , я стал ждать сигнала красной ракеты....Тишина стояла удивительная, слышался только слабый разговор и звуки котелков из немецких окопов. Стало брезжить и близился рассвет. И вот вдали сквозь редкие деревья вспыхнул красный цвет и одновременно отдаленные крики наших, вышедших из окопов. Одновременно и я отдал приказ открыть огонь из пулеметов...
Через несколько минут произошло что-то страшное! На лесной перешеек, где находились мы, обрушилась грохочущая лавина снарядов, которые разрываясь; своими свистящими осколками валили деревья. Мгновенно лес превратился в кромешный ад! Над нашими головами свистели пули из ружей и пулеметов, от которых мы прятали головы в кустах и за пнями деревьев. На наше счастье, мы находились очень близко к немецким окопам, так что немцы не могли нас обстреливать артиллерией, опасаясь попасть в своих. И это нас спасало! Когда рассвело мы увидели, что позади нас не осталось ни одного целого дерева.

Всё было завалено упавшими и расщепленными стволами деревьев. Наконец, орудийный огонь начал стихать, немцы поняли, что в этом месте им не грозит опасность. А у нас подошли к концу патроны. Два стрелка были легко ранены. Надо было возвращаться. Но как? Ползти назад через поваленные деревья? Подняться на ноги невозможно. Немцы в 30-50 шагах сразу взяли бы нас на мушку. При возвращении стали приспосабливаться к „терену“ – ползти всякими извилинами под деревьями и кустами. Наши движения не оставались незамеченными немцами. Иногда они открывали стрельбу по местам, где предполагали, что мы там находимся. На наше счастье - без результата. Наконец, мы совершенно изморенные, доползли до своих окопов, правда не все одновременно – некоторые стрелки раньше, некоторые позднее, но все со своими пулеметами... По возвращении узнали, что занятие немецких окопов нашим полком было проведено удачно, при очень небольших потерях, что объясняется тем, что артиллерийский огонь немцев при наступлении был сосредоточен главным образом на „лесном перешейке“, где находились мы. Командир полка благодарил меня за выполненную задачу и представил меня к „Георгиевскому кресту“. К сожалению, „Георгиевский крест“ мне заменили орденом „Владимира“ 4-ой степени с мечами и бантами. Этот орден присуждали только офицерам не ниже полковника.

Вспоминается мне и другой бой, трагический по своим последствиям и по своей безрезультатности. В один прекрасный день, когда наш полк стоял на отдыхе в резерве, между офицерами распространился слух о переброске наших частей на юг, в западную Украину. Восприняли мы этот слух с большим удовольствием , всё-таки перемена обстановки, новые впечатления. Слухи подтвердились. Из штаба полка был получен подробный приказ о подготовке частей к переезду поездом. Так как под моим командованием были не только люди; но и лошади, которые при передвижении возили на себе, как вьюки, тяжелые пулеметы, было много работы для выполнения приказа о подготовке. Но конечно, главная тяжесть подготовки лежала на фельдфебеле, который был ответственный за выполнение моих приказаний. В течение нескольких дней подготовка кончилась. Но мы, офицеры не знали места и цели переброски. Наконец, началась погрузка на поезда по установленному расписанию. Как обычно, для офицеров были классные вагоны; а для солдат – товарные...

Стояла осенняя солнечная погода, которая с передвижением на юг становилась все теплее и теплее. Переезд продолжался несколько дней. Как офицеры, так и солдаты, были в самом хорошем настроении, пели, шутили. Наконец, приехали на станцию Маневичи, которая находится на железнодорожной линии Киев – Ковель. Ковель была очень важная узловая станция и находилась в руках немцев. От станции Маневичи до Ковеля было приблизительно 150 км и между ними протекала река Стоход, довольно широкая и глубокая. Особенностью этой реки, от чего она и получила название было то, что она в некоторых местах протекала по многочисленным руслам (сто ходов). Фронт в этих местах проходил как раз по берегам реки. Русские на восточном ; а немцы - на западном. Из поездов наши части в несколько переходов пришли в украинскую деревню, расположенную в нескольких километрах от Стохода.
Воздух здесь уже был жаркий и душный. При переходах мы все живо интересовались, как здесь на Волыни живут украинцы. Волынь очень богатый край. Жатва была в самом разгаре. Все мы были в самом веселом настроении! При последней стоянке мы, несколько офицеров, собрались в хате одного поручика, который имел граммофон. С удовольствием слушали песни, романсы, да и сами запевали. Поздно вечером был получен приказ – приготовиться к наступлению. А на рассвете вступить в бой с немцами, которые расположились на нашем, восточном берегу реки и заставить их перейти на западный берег. Линию фронта в этих местах занимала 3-я армия. Я распределил пулеметы по ротам и на рассвете ; по команде дви-нулся с одним из пулеметов к реке. Но никаких немцев на нашем берегу не оказалось. Немцы занимали позиции на другом, западном берегу. Тогда был отдан приказ - перейти реку, выбить немцев из окопов и занять высоту с надписью на карте „Ист“. Эта высота подходила к самой воде. Конечно, немцы в это время в полутьме все время обстреливали наш берег. Близился рассвет, но еще было темно. В этот момент мы и спустились в воду...
Счастье мое было в том, что я не отпускал ни на шаг от себя своего ординарца. Это был здоровенный, высокий парень, который все время поддерживал меня в воде. Надо заметить, что в том месте, где мы переходили реку, были большие и малые острова, покрытые болотом, между которыми и текла река . На ногах у меня были кожанные высокие сапоги, которые наполнившись водой, превратились в тяжелые гири. Вода была по пояс, дно вязкое и я все время падал, рискуя захлебнуться. Но ординарец крепко держал меня за пояс и не давал упасть... Во время нашего перехода через реку немцы устроили кромешный ад своим орудийным и пулеметным огнем. Со всех сторон слышались крики и стоны раненых. Некоторые солдаты; захлебнувшись ; тонули. Когда я, наконец, добрался до другого берега, там были наши солдаты, но в полном отчаянии. Мой пулемет, при котором я шел, каким-то совершенно невероятным образом вытащили целым на берег, вынесли и ящики с патронами. Но один пулеметчик был ранен в руку с переломом кости и стенал от боли. Нужно было его перевязать бинтом из индивидуального пакета. С другой стороны, немцы обстреливали нас из пулемета с левого фланга. Нужно было скорее открыть ответный пулеметный огонь. А для этого надо было в этом хаосе найти для пулемета хорошую позицию. Солдаты, находившиеся в окопах, оставленных немцами, не знали что делать, потому что перед ними была гора. Немцы, пристрелявшиеся к этой горке , беспрерывно вели орудийную стрельбу. Удержать эти окопы не было никакой возможности. Было много раненых и убитых. Стало быстро рассветать. Наконец, было получено приказание вернуться на свой берег и перенести всех раненых и убитых.
Вернуться! Но для этого ведь снова надо перейти реку по пояс и по грудь в воде под обстрелом! И на этот раз я со своим ординарцем снова благополучно перешел все русла и острова и вышел целым на наш берег... Результаты этого боя были ужасные - 2/3 всего состава вышли из строя. Когда я вышел на берег и увидел лежащих в ряд убитых, поручика, с которым мы вчера слушали граммофон, своего младшего офицера, который между прочим умер от заражения раны в ноге, и других офицеров, то со мной произошел истерический припадок... После этого несчастного боя нас оттянули в тыл и перебросили снова на западный фронт.
Как я позднее узнал, командиру армией генералу Лешукову было из частей, находящихся в первой линии сообщено, что наши войска находятся на другом западном берегу реки, в занятых после немцев окопах. И поэтому он отдал приказ развивать дальше наступление за рекой в направлении на Ковель. В действительности же на западном берегу окопы были заняты немцами и что еще надо перейти реку, чтобы их выбить из окопов. Вот эта ошибочная задача и было нам дана, и вся операция провалилась с огромными для нас потерями.

На фронте в 1-ую мировую войну я пробыл что-то около 2,5 года, с лета 1915 г. до осени 1917 г. В начале войны наши войска довольно успешно продвигались вперед на запад и проникли даже на территорию восточной Пруссии. Но ранней весной 1915 г., неожиданно наступил перелом. После разгрома русской армии немцами в Пруссии (армией командовал генерал Ренекампф – русский немец) и самоубийства генерала Самсонова, началось отступление на всем западном фронте. Это отступление происходило медленно, с боями и не носило характер панического бегства и массовой сдачи в плен, как это произошло в 1941 г. когда советская армия в течении нескольких месяцев докатилась почти до Москвы. Причина нашего отступления в 1915 г. был острый недостаток оружия и военных припасов. Виновником этого недостатка был военный министр генерал Сухомлинов, ставленник реакционных аристократических кругов и лишенный каких-либо организационных способностей. Недостаток оружия и боевых припасов доходил до того, что наши солдаты, приезжавшие из тыла из запасных батальонов, шли в бой без винтовок, подбирая винтовки у раненых и убитых. А наша артиллерия не могла обстреливать немецкие батареи, громившие нас сплошным арт. огнем. И несмотря на это; наши войска сопротивлялись на каждой новой линии фронта. К осени 1915 г. линия фронта стабилизировалась недалеко от теперешней восточной границы современной Польши. На этих позициях с небольшими изменениями в ту или другую сторону наши войска держались вплоть до революции, ведя так называемую „позиционную войну“. Причина же панического отступления советской армии в 1941 году была не только в неподготовленности советской армии вообще, а в том, что Сталин в 1937-1939 гг. обезглавил армию, казнив генерала Тухачевского, многих командующих армиями, командиров корпусов, дивизий, вплоть до сотен командиров полков. При отступлении миллионы солдат советской армии сдались в плен немцам. В 1915 г. подобной массовой сдачи не происходило при отступлении.
После стабилизации фронта в 1915 г. для всех рядовых офицеров и солдат начались „скучные“ дни „позиционной войны“. Вот о том, как протекала наша ежедневная жизнь мне и хочется описать , вспоминая некоторые сценки и эпизоды из моей фронтовой жизни. Повседневную жизнь на фронте и офицеров и солдат модно разделить на „две“ жизни: одна – это в окопах передовой линии, а другая – в тылу, на отдыхе. Но общая черта и той и другой – это скука и сознание одуряющего безделья. В окопах, которые в позиционной войне стали рыть глубже, приблизительно до плеч ( а голова была защищена „бруствером“, валом из выкопанной земли) наша жизнь напоминала жизнь кротов. Двигаться мы могли исключительно по „ходам сообщения“, причем ходили инстинктивно полусогнутые имея ввиду, что в некоторых местах или окопы вырыты мельче или бруствер стал ниже, но голова может быть видна немцам, которые внимательно следят за каждой движущейся целью в наших окопах и легко могут взять на „мушку“ голову человека, идущего в окопах. К этому в сущности и сводилась вся „работа“ как немецких так и наших солдат. Конечно следили за неприятельскими окопами только дежурные солдаты в количестве 1/3 всего состава роты, остальные 2/3 находились в окопных землянках, вырытых на 10-15 человек и выстланных соломой. Для офицеров каждой роты были вырыты специальные „блиндажи“, покрытые от неприятельских снарядов несколькими рядами толстых бревен. После того, как меня перевели из команды конных разведчиков, где я пробыл вплоть до стабилизации фронта ,т.е. во время отступления - в пулеметную команду, в окопах я находился в блиндаже командира батальона, который выкапывали немного далее за линией фронта, приблизительно за серединой батальона (4 роты) и который был соединен со всеми ротами ходами сообщения. Моя обязанность сводилась к тому, что я должен был контролировать дежурных солдат при пулеметах, расставленных по целой линии полка. Эта проверка была особенно важной ночью, когда немцы могли сделать , прикрываясь темнотой вылазку на какое-нибудь наше пулеметное „гнездо“. Откровенно говоря, эти проверочные прогулки лично я предпринимал только изредка, всецело полагаясь с одной стороны на своего фельдфебеля, подпрапорщика (кадрового сибиряка) и на своих младших офицеров – подпоручика Завадского , по прозванию „граф“ и прапорщика Хакина (скрипача), прапорщика Ерофеева (умершего от раны в ногу, в болотах Стохода).
На нашей жизни в окопах, в сущности, отражались сменяющиеся времена года. С наступлением зимы, т.е. с выпадением снега и вплоть до марта, когда снег начинал сильно таять, мы „отдыхали“ и в окопах и на верху во время стоянки в резерве. На нашем западном фронте было так тихо и спокойно, что я в землянке раздевался на ночь до белья и спал нормальным сном. Немецкая артиллерия в это время стреляла больше по тылу из тяжелых орудий. А дневное времяпрепровождение проходило в игре в преферанс или в „шмэн-де-фер“ ( „железка“ – по русски, в переводе с французского языка „железная дорога“), очень азартную игру. Когда меня перевели из команды конных разведчиков в пулеметную команду, начальником которой был поручик Верещагин, кадровый сибиряк, георгиевский кавалер (офицерский орден). Верещагин был страшный картежный игрок. В нашей землянке в окопах, в которой мы жили втроём (начальник и 2 младших офицера) по вечерам собирались офицеры из соседних рот и часто играли в карты в „железку“ всю ночь напролет. Землянка была тесная, стояли по стенкам 3 постели, сделанные из тонких стволов деревьев и постланные соломой, в середине стол. На этих постелях и сидели игроки, не обращая внимания на нас, двух младших офицеров, которые не играли в карты. Мои протесты, что я хочу спать, были безрезультатны. И в конце концов пришлось привыкать и к этому! спать под шум голосов. Надо заметить, что в самом начале, когда я приехал на фронт, среди кадровых офицеров, сибиряков и мобилизованнных резервистов я выделялся тем, что во- первых, не курил, во- вторых не играл в карты, в третьих не „матерщил“, т.е. не ругался похабными словами и в четвёртых – не рукоприкладствовал, т.е. не бил солдат по физиономии. Поэтому меня прозвали „институткой“, т.е. из „института благородных девиц“.
В дальнейшем, когда я уже стал начальником пулеметной команды, я втянулся в курение и игру в карты, но остался „иммунитным“ к матерщине и рукоприкладству до конца войны. О том, как наша повседневная жизнь , лишенная всякого умственного содержания проходила в окопах и тылу, на отдыхе, может свидетельствовать следующий эпизод, который мог кончиться трагически, если бы я не имел счастья во всех подобных трагических случаях.
Это было в одной из деревень теперешней Белоруссии, где мы стояли на отдыхе. Мне отвели небольшую избу, в которой я поместился с прапорщиком Завадским (из вольноопределяющихся солдат). В то время не было на нашем фронте никаких офицерских столовых (как это было на западном фронте у французов и англичан и как это принято теперь). Обеды и ужины нам готовили денщики, которые полагались каждому офицеру. Так вот, после хорошего, сытного обеда мы улеглись на своих постелях и мирно разговаривали между собой. Постели находились вправо и влево при стенках. Над головами висели кобуры с револьверами. Разговор зашел о людях с сильными нервами. И вот мне пришла мысль испытать, насколько мы, прапорщик Завадский и я, имеем сильные нервы. Я снял со стенки кобуру, вытащил заряженный револьвер и предложил Завадскому сделать то же самое. Затем направим револьвер в голову один другому и будем потихоньку двигать курок револьвера, чтобы он двигался. Тот, кто дольше выдержит эту ситуацию обладает и более сильными нервами. Ситуация длилась уже несколько минут... курок... двигался, но никто из нас не хотел „сдаться“. И вдруг... открывается дверь в комнату и входит командир 4-го батальона подполковник Вишневский. Когда он увидел эту картину – как мы оба полулежим на кроватях с направленными дулами револьверов в головы один другому – он дико закричал „встать!!“ Мы оба вскочили и стали объяснять ему, что мы только „шутили“, испытывая нервы один у другого. В ответ получили – „сумасшедшие!! будете иметь дело с командиром полка!“ Скоро мы оба были вызваны в штаб полка и мне, как старшему был учинен разнос, с заведением выговора в „послужной список“.(кадровый регистр). Командир полка заявил, что если нам надоело жить , то здесь, на фронте, имеется много возможностей отдать свою жизнь с пользой для Родины.

Большое место в нашей повседневной жизни на фронте в первую мировую войну занимали, конечно, и разговоры, очень однообразные. Сводились они к 2-3-м темам и между ними на первом месте – рассказы кадровых офицеров-сибиряков о жизни в Сибири, в Приамурье, где в мирное время были расположены наши Сибирские стрелковые полки. Все офицеры, как старшие, прослужившие по несколько десятков лет, так и молодые, недавно начавшие военную службу – все в один голос рассказывали о привольной жизни в приамурских областях. В свободное от занятий время почти все офицеры увлекались или охотой или рыбной ловлей. В лесах и степях было много дичи и высокого зверя, вплоть до приамурских тигров, а в реке Амуре – огромное количество всякой рыбы. Поэтому и питание офицеров и солдат было очень разнообразно и вкусно. Благодаря щедрости тамошней природы из этих щедрот перепадало и на долю солдат, у которых обычно пища очень однообразна. Конечно, при рассказах о всяких приключениях, связанных с охотой и рыбной ловлей не обходилось и не без известных хвастливых преувеличениях и выдумках охотников и рыболовов. Но мы, молодёжь, поступившие в полк уже во время войны и никогда не слышавшие о богатствах природы Приамурья - слушали все рассказы наших старших офицеров с огромным вниманием и интересом и все принимали за „чистую монету“. Под влиянием этих рассказов у меня часто в голове бродила мысль – если останусь живым и не буду каликой, после войны останусь в полку и буду служить на военной службе. Но эта мелькавшая в голове мысль, быстро вытеснялась все более и более нараставшей по мере продолжения войны, ненавистью к войне и связанной с ней военной службой.

Другой „популярной“ темой разговоров, в особенности среди молодых офицеров, было женщины. Причем говорили о них, по большей части, с цинизмом. К этому цинизму по отношению к женщинам я долго не мог привыкнуть и горячо протестовал. Но очень часто мои протесты были не только в „пустую“, но еще больше вызывали у собеседников желание еще больше подразнить „институтку“, т.е. меня. Объяснял я это тем, что невозможность удовлетворения нормальной сексуальной жизни молодых людей выливалась в форму матерщины и цинизма по отношению к женщинам. Наше начальство в этом отношении находило некоторый „выход“. Офицеров пускали в короткие отпуска, на 2-3 дня, в ближайшие города и местечки в тылу, „развлечься“! Возвращающиеся из отпуска офицеры пополняли приемную полкового врача с благоприобретенными венерическими болезнями (по большей части c „триппером“). Во время фронтовой жизни страх перед венерическими болезнями удерживал меня от всякого общения с женщинами, хотя и представлялся случай иметь даже нормальную интимную связь с одной сестрой из дивизионного госпиталя, которая была в меня влюблена и при встречах давала мне это понять. Часто приезжала, чтобы повидаться со мной к нам во время отдыха. Но платить взаимностью я никак не мог.

Расскажу про один случай, когда и я воспользовался коротким отпуском (2 дня) и поехал с подпр. Мамалыгиным в ближайший город Полоцк. Остановились в очень плохом отеле. Вечером пошли в кино. После сеанса (было около 10 ч. вечера) вышли из кино и познакомились с двумя барышнями, сёстрами. На вид очень симпатичными и интеллигентными. Мы оба предложили им проводить домой. Они мило согласились. Перед домом на боковой улице, где они жили, мы поболтали и хотели расстаться. Но барышни нас позвали на чашку чая. Ну, мы согласились. Внутри вошли в столовую, с висячей лампой над столом. Лампу зажгла какая-то женщина (прислуга). Во время чая мы оживленно разговаривали и шутили. После чая, коллега вдруг удалился с одной барышней, я остался с другой. Вдруг она, ни слова не говоря, встала и села ко мне на колена и стала меня целовать. А потом потащила меня в комнату с постелью. Тут я понял, что „симпатичная“, интеллигентная барышня – просто проститутка. А она успела уже раздеться. Никакого желания обладать ею у меня не было, и я предложил ей одеться. Мы снова сели за чайный стол, она мне сказала, что они обе живут с того, что зарабатывают таким образом. Я ей сунул 10 р. В это время вошли в комнату веселые, коллега со своей барышней и заявили, вот мы – и „муж и жена, породнились“! В отеле я рассказал Мамалыгину, как я обошелся со своей барышней. Он назвал меня „дураком“. А сам по возвращении в полк через несколько дней пошел к врачу.

В первых числах января 1917 г. наш 1-ый Сибир. стрелковый корпус отвели в глубокий резерв, в тыл. Пошли слухи, что наш корпус включен в передовые части армии западного фронта при большом наступлении на немцев по всему западному и юго-запад. фронту. Наступление намечается на февраль и цель его во 1-ых окончательно изгнать немцев с русской территории, а во 2-ых помочь союзникам, французам и англичанам, во Франции, где шли ожесточенные бои под Верденом. Между прочим, во Францию в 1916 г. был переброшен целый русский корпус, специально сформированный в тылу из лучших отличившихся офицеров и солдат. От нашего 7-го Сиб. стр. полка между остальными был зачислен и начальник пулеметной команды штабс-капитан Верещагин, георгиевский кавалер. Мы, остальные офицеры полка, конечно, откомандированных во „французский“ корпус, считали за „счастливчиков“. О том, какая судьба постигла этих „счастливчиков“ расскажу, когда буду вспоминать события, связанные с нашей революцией. В глубоком резерве наш полк был расквартирован в нескольких белорусских деревнях, в 20-30 км от линии фронта. Время проходило как обычно, в муштровке и подготовке солдат к предстоящему наступлению, а в длинные зимние вечера в игре в карты и выпивке. И вот в эту нудную и однообразную жизнь вдруг, как луч в темноте пришло сообщение, что в нам в корпус приезжает для смотра сим царь Николай II , император „всея России“. От каждого полка в смотре участвовала рота (приблизительно 200 человек) и от пулеметной команды один взвод (40-50 человек). Приказом по полку командир полка командовать пулеметчиками назначил меня. Началась муштровка в смотру. Наконец настал день, когда мы должны встретиться со своим верховным главнокомандующим императором Николаем II. Место встречи держалось в тайне до последнего дня, чтобы каким-либо способом не узнали немцы. День был солнечный и морозный. Спозаранку нас выстроили на ровном расчищенном поле. И вот настало томительное ожидание. Несмотря на то, что и офицеры и солдаты были одеты довольно тепло – под шинелями были ватники и фуфайки а на головах папахи – все же мороз (-15, -20 гр.) доходил до кожи. Раскладывать огонь было запрещено. Стали прыгать и возиться на месте, хоть немного согреться. Прошло более 2 часов ожидания, когда раздалась команда по выстроенному корпусу, приготовиться и „смирно“. Все замерло! В морозном воздухе эхом раскатывался ответ солдат на приветствие царя. Наконец фигура царя на коне появилась перед фронтом нашего полка. Одет он был в нашу форму Сибирских стрелковых частей и в светлосерой папахе на голове. Мы замерли! Я со своей саблей , солдаты – с винтовками перед носом – „на караул“, отдавали честь своему верховному главнокомандующему. За царем двигалась на конях группа генералов и адъютантов. Наши ответили на приветствие „здорово, молодцы!!“ дружным громким и четким „рады стараться, ваше императорское величество!!“ После смотра царь собрал вокруг себя офицеров корпуса и разговаривал с близь стоя-щими. Я стоял не прямо перед ним а немного с боку и поэтому мне не пришлось участвовать в разговоре. Но за то видел его с головы до ног. Царь был в чине полковника. Первое впечатление было – самый „обыкновенный“, „заурядный“ человек! В то время я находился под влиянием либеральных демократических идей. Читал либеральную „профессорскую“ газету „Русские ведомости“, которую выписывала сестра (учительница). (Отец выписывал монархическую газету „Московские ведомости“). И поэтому критически смотрел на фигуру нашего „владыки“. И вот весь „ореол“, который еще как-то держался вокруг личности императора, когда я его увидел лицом к лицу, сразу исчез. Я подумал, как в сказке „О голом короле“, „да король-то ведь голый!“ Это впечатление подтверждалось не только его внешним видом и „безразличным“ выражением лица, но и разговором, который был совершенно бессодержательный и состоял из ничего не значащих шаблонных фраз: „Трудно вам, господа офицеры, но необходимо довести войну до победного конца. Наша армия готовится к наступлению, которое должно решить войну. И вы, господа офицеры, должны исполнить свой долг перед Родиной и подготовить вверенных вам солдат к этому наступлению“. Это были слова последнего русского царя, которого мне удалось повидать так близко. Через 1,5 месяца он отрекся от престола, а через несколько месяцев был расстрелян большевиками вместе со своей семьей в Екатеринобурге (теперешний Свердловск).