Гражданская война

С приходом большевиков на Украину осенью 1918 года в Киеве было образовано Временное рабоче-крестьянское правительство и проведена организация правительственных и административных органов по образцу органов Российской республики. В Сумах были образованы уездные Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем, Военный комиссариат и Комиссариат внутренних дел. Вместе с тем город был объявлен на военном положении - ходить по городу в ночное время было запрещено без разрешения военного комиссара. Это положение продолжалось вплоть до прихода в город Добровольческой армии. А в связи с быстрым продвижением Добровольческой армии на север строгости власти по отношению к населению в смысле всяких репрессий усиливались . Стал сильно ощущаться и недостаток продовольствия. Росли спекуляции и черный рынок. Крестьяне в окрестностях и горожане в Сумах на основании слухов с нетерпением ждали прихода Добровольческой армии. Наконец - в июне 1919 года стало известно, что Добровольческая армия заняла Харьков и Полтаву. Этот факт вызвал среди главарей большевиков в городе сильную панику... В конце июня и в начале июля началась постепенная эвакуация советских органов. Само собой почти все служащие-украинцы, в том числе и большевики, решили остаться в городе. В конце июля и в начале августах 1919 г. все представители советских органов пока не поздно, ушли из города, вплоть до красноармейцев а белые еще не пришли. В городе настало полное безвластие. Некоторые старые члены земской управы взялись за организацию самоохраны от возможных грабежей ночью. Не только ночью, но и днем улицы в городе были совершенно пустые, только некоторые прохожие, по-видимому, по необходимости, появлялись и быстро исчезали. Я из любопытства выходил на улицу посмотреть, что там происходит. Картина была довольно жуткая, хотя по улице и проходили группами по несколько человек люди с белыми повязками на рукавах (самоохрана).
И вот, в начале августа 1919 года на улицах города появились белые - солдаты и офицеры с погонами на плечах. Все население высыпало из домов, и криками приветствовали пришедших, одновременно выставляя русские национальные флаги и флажки в окнах домов.
Быстрое продвижение добровольцев объяснялось тем, что с одной стороны отряды Красной армии оказывали очень слабое сопротивление, вследствие отсутствия организованности и дисциплины в рядах, как красноармейцев, так и в рядах их руководителей, а с другой стороны была широкая поддержка добровольцев со стороны населения. Во многих случаях, как мне рассказывали, целые отряды Красной армии переходили на сторону белых. А во главе Добровольческой армии стоял опытный и разумный генерал Деникин, бывший главнокомандующий западным фронтом в России, в только что кончившейся войне с немцами. При Деникине, в качестве политических советников, было и несколько бывших членов государственной Думы во главе с бывшим председателем Родзянко. Общий лозунг политики Деникина был - Единая, неделимая, демократическая Россия. «Будьте вы правыми или левыми, но любите свою Родину » – как часто он любил повторять.
С приходом добровольцев жизнь в Сумах стала быстро меняться на нормальную. У горожан поднялось настроение. Кончилась жизнь под страхом. Можно было не только думать по-своему, но и говорить вслух - что думаешь. Люди этим воспользовались и начались бесконечные разговорчики и о том, что было при большевиках и о том, что будет при добровольцах. Возникали мысли, насколько сильна Добровольческая армия, чтобы удержать под своей властью занимаемые территории. Раздумывали об отъезде на юг, а потом и заграницу. Мое положение как офицера - было ясное. Я решил вступить в ряды Добровольческой армии и разделить ее участь.
Город Сумы занял Дроздовский полк . Этот полк образовался из небольшого числа отважных офицеров бывшей действующей русской армии, оказавшихся в Румынии и в течение двух месяцев пробиравшихся на юг России в Кубанскую область, где находился отряд добровольцев во главе с генералом Корниловым. При приходе в Сумы командовал полком генерал Харжевский, очень интеллигентный и разумный человек. От некоторых офицеров я узнал, что на станции Басы стоит эшелон (состав товарных вагонов) с хозяйственной частью и пулеметной ротой. Этому я очень обрадовался, как пулеметчик.
В начале августа (приблизительно около 10-го) я явился с документами… что я штабс-капитан 7 Сибирского стрелкового полка - в штаб пулеметной роты Дроздовского полка на станции Басы. Принят был очень приветливо. А когда узнали… что я специалист по пулеметам (во время войны был два месяца в Минске на пулеметных курсах), то были очень довольны. Командир роты - поручик Павлов дал мне отделение из 6 пулеметов – Максим и приблизительно около 20 солдат. В этом отношении мне повезло! Прежде всего, рота оказалась не боевой единицей, а резервной, учебной. Моими обязанностями были обучение солдат с устройством пулемета, с его обхождением и стрельбе по неприятелю. И только в некоторых случаях, в случаях необходимости, участие с пулеметами в военных операциях. Помощник ротного командира, капитан низкого роста, довольно симпатичный на вид, он же и заведующий хозяйственной частью – выдал мне обмундирование – гимнастерку, брюки, баганчи, обмотки на ноги, фуражку, шинель с погонами Дроздовского полка. Одним словом я снова после почти целого года свободной гражданской жизни стал военным, подчиненным приказам и сложившейся обстановки. Познакомили меня и с моими сослуживцами - четырьмя офицерами, различных чинов: штабс-.капитан Гарбань, поручик Святыш, подпоручик Чепурин и еще один поручик (фамилию забыл). Из них самый симпатичный был штабс-капитан Гарбань, женатый (как и я) и очень несимпатичный поручик Святыш, который своим выражением лица выражал полное презрение ко всему окружающему. Ну, а остальные два – обычные, нормальные люди. Дали мне и место для спанья, которым оказалось место на постланной соломе на настиле из досок в одном из товарных вагонов, где уже были подобные места других офицеров. О простыне и о чем-либо под голову надо было позаботиться самому. Питались, как мне сказали, из общего солдатского котла, только иногда, для офицеров варили особые блюда. Положение осложнилось тем, что я был женатый! Что с Соней? Эшелон пулеметной роты почти беспрерывно находится в движении в зависимости от передовой линии. Короткие остановки эшелона предугадать невозможно, так что какую-либо связь с Соней поддерживать я не мог. На мое счастье в таком же положении оказался и капитан Гарбань. Его жене разрешили находиться при хозяйственной части в задних вагонах эшелона. Ну, раз так, то это положение может быть распространено и на Соню. Так что Соня находилась в нашей комнате в городе, пока эшелон стоял на станции Басы, около Сум. А когда мы двинулись вперед, она перешла в эшелон и ночевала там вместе с женой капитана Гарбаня. Между прочим, жена Гарбаня была очень симпатичная, интересная, молодая женщина, хотя сам капитан Гарбань был уже человеком не первой молодости и с неказистым лицом, но душевный и мягкий...
Несколько слов об организации Добровольческой армии. Отряд добровольцев, который принял под свое командование генерал Деникин, после смерти генерала Корнилова, состоял только из небольшого количества бойцов, преимущественно офицеров и юнкеров (может быть до 2 000 чел.), но идейных, чрезвычайно смелых и отважных людей, готовых по примеру своих командиров, не задумываясь отдать свою жизнь за дело освобождения своей Родины от лютых врагов ее большевиков. Ленин, ставший во главе большевиков, продал Россию немцам, получив от них на разложение и захват власти 100 миллионов в золотых немецких марках. Это факт, подтвержденный документами из архива министерства иностранных дел Западной Германии. Уже будучи в эмиграции в Праге (1921 – 1926) в одной из книг я нашел стихотворение видного политического деятеля из партии социал -демократов, который, сосланный при царском режиме, написал в Сибири следующее стихотворение под названием: «За что любить тебя?»

Какая ты нам мать?
когда и мачеха бесчеловечно злая,
не станет пасынков так беспощадно гнать
как ты детей своих казнишь, не уставая
мечты великие безжалостно губя,
ты как преступников позором нас клеймила
ты злобой души нам как ядом напоила,
какая ты нам мать?
за что любить тебя?
за что, не знаю я.....
но каждое дыханье,
все силы бытия тебе посвящены, тебе до издыхания....
любовь моя и жизнь тебе
о мать моя!!!!

Автор этого стихотворения после Февральской революции 1917 г. вместе с остальными каторжниками вернулся в Москву и занимал высокий пост в коммунистическом правительстве. А в 1937 году вместе с остальными видными коммунистами - Каменевым, Зиновьевым, Бухариным - был расстрелян. Я привел это стихотворение потому, что оно выражает чрезвычайно верно настроение как добровольцев в гражданской войне, так и настроение в наше время так называемых «инакомыслящих» в Советском Союзе выступающих открыто против насилия и бесправия, рискуя тяжелыми для себя последствиями (тюрьмой и ссылкой в отдаленные северные края на десятилетия!) По мере движения на север, не встречая серьезного сопротивления красных, действующая Добровольческая армия быстро росла за счет населения и взятых в плен красных. Одновременно Добровольческая армия захватывала склады с оружием и снарядами и значительное количество артиллерии, оставшейся после оконченной войны с немцами. Что касается продовольствия, то кубанцы, донцы и крестьяне в надежде на полное освобождение от большевиков довольно охотно снабжали Добровольческую армию всем необходимым.
Когда Добровольческая армия пришла в Сумы, то состав ее можно было бы определить не меньше двух дивизий пехоты + артиллерийские части и саперы. Названия полков сохраняли свои основные названия, но были очислованы. Армия состояла из 3-х -Корниловских- полков, 3-х –Марковских- и 3-х –Дроздовских. В Сумы пришел 2-ой Дроздовский полк, в который и я поступил. Кроме пехоты и артиллерии, еще находясь на Кубани, генерал Деникин организовал целых 2 корпуса кавалерии, состоящих главным образом из наездников с Кавказа, кубанских казаков и казаков с Дона, которые застрелили своего атамана Богаевского за то, что он хотел идти на компромисс с большевиками и пошли под командование Деникина. Эти 2 корпуса - один под командой генерала Мамонтова ..а другой под командой генерала Шкура - были в авангарде и прокладывали дорогу для армии. Вылазки в тыл красных были очень глубокими. Своей жестокостью и нахальством эти два генерала нагоняли панический страх не только на красные отряды … но и на все население территории, где неожиданно появлялись наездники Шкура и Мамантова. Эти рейды в тыл в значительной мере способствовали быстрому продвижению вперед пехоты и артиллерии Доброармии. Состав войск генерала Шкура был укомплектован главным образом из инородцев Кавказа, ингушей, чеченцев, осетинцев . Все они были превосходные наездники, всю жизнь от рождения проводившие на коне. Но вместе с тем – это были еще полудикие, не поддавшиеся цивилизации люди. При покорении Кавказа в половине 19-го века были сосланы царским правительством и жили на Кавказе в качестве военных такие наши великаны - Пушкин, Лермонтов, которые написали там прекрасные стихотворения и баллады из жизни кавказских инородцев. А в состав войск генерала Мамонтова входили кубанцы и донские казаки, которые были опорою царского правительства и были всегда к диспозиции правительству при народных волнениях, в особенности при подавлении революции 1905-го года.
Наш эшелон , к которому я был прикомандирован, стоял в окрестностях Сум довольно долго, несколько недель. Это дало мне возможность постепенно познакомиться с жизнью среды, в которую я попал, а также и с настроением населения, которое встретило добровольцев сердечно и приветливо. Но по мере того, как население ближе знакомилось с добровольцами и присматривалось к тому, как они себя ведут и что себе позволяют - его постигло разочарование. Прежде всего, пьянки офицеров-добровольцев (да и не только офицеров, но и солдат), которые устраивали и в ресторанах и в частных домах, где были размещены офицеры. Эти шумные пьянки очень часто сопровождались скандалами. А во время одной из таких пьянок, как мне рассказывали офицеры моей пулеметной роты, был убит помощник командира полка, полковник Андреевский. Убийца, один из офицеров был арестован, но ... через несколько дней освобожден.
Причины убийства в подробностях не были известны, но объясняли фактом сильного опьянения и споров, приведших к трагической развязке. Ни в одной из подобных пьянок мне участвовать не пришлось потому, вероятно, что мы пулеметчики были как-то изолированы от остальных частей полка. Но зато, мне пришлось быть участником и свидетелем одного эпизода, в котором пьянство было главной причиной произошедшего трагико-комического случая. В штаб полка поступило сообщение, что через станцию Басы, на которой на запасном пути стоял наш эшелон, проедет из Харькова командующий бригадой генерал Май-Маевский, а потому предлагается поручику Павлову (нашему командиру) к моменту проезда выставить почетный караул с оркестром (был при хозяйственной части в нашем эшелоне). Поезд остановится, и генерал обратится к выстроенным пулеметчикам с кратким приветствием. Поручик Павлов почему-то выбрал меня командовать караулом. Времени было мало для подготовки, пришлось мне быстро действовать. Выбрал я из целой роты - бравых солдат и стал учить их как салютовать ружьями по моей команде. Сам я должен был найти „шашку“ (саблю), опоясать ремни и вместе с солдатами практиковаться в салюте. Но вот настал день и час проезда генерала. На платформе станции я выстроил свой караул, рядом со мной на небольшом расстоянии выстроились командир роты поручик Павлов и остальные офицеры. С боку караула поместился оркестр. После довольно долгого ожидания, наконец, начальник станции сказал, что поезд приближается. Поезд тихо подъехал и остановился как раз так, что двери салон- вагона оказались передо мной. Я дал команду - приготовиться. Настала длительная пауза. Из дверей никто не выходил. И вдруг ... из окна салона раздается треск разбитого стекла и из окна ... падает тяжелая бутылка на платформу.
Я приготовился командовать - „на караул“ и руку уже положил на эфес „шашки“, чтобы тоже салютовать. Наконец, через некоторую паузу двери открылись, и появляется сам генерал, которого под руки поддерживают два офицера. Раздается моя команда, солдаты берут ружья на караул, я вытаскиваю шашку и подношу к носу. Играет оркестр! Генерал слезает на платформу и едва-едва стоит на ногах, поддерживаемый офицерами. Когда оркестр кончил играть, я отставил салютование, генерал заплетающимся языком начал свое приветствие: “ З-до-оо-ро-во, дроздовцы!!! Я приветствую вас, как наилучших бойцов за свою родину против красных врагов“ и дальше бормотал что-то себе под нос. После „приветствия“ генерала под руки в вагон и проезд тронулся. Но, прежде всего о самом генерале! Если людей, по крайней мере, некоторых, можно сравнивать по сходству своей внешности с животными, то генерал Май-Маевский своей головой, выдающейся ее нижней частью, чрезвычайно походил на ... бегемота. Голова сидела почти прямо на туловище. Лицо заплыло от жира и отека, Глазки маленькие, как у бегемота. Что же произошло, когда бутылка упала из окна? В последствии я встретился с адъютантом генерала, который его поддерживал. Оказалось следующее: когда поезд выехал из Харькова, генерал начал обедать. Но еще перед обедом выпил стакан водки. А затем во время обеда стал пить вино, и когда уже подъезжали к станции Басы, был „нагружен“ так, что мы адъютанты, не знали, что делать” А когда поезд остановился, мы доложили генералу, что на станции его ждет почетный караул и офицеры пулеметной роты. Генерал закричал – “отстань-!!!!” и запустил в меня бутылкой. Я уклонился, и бутылка попала в окно, разбила стекло и упала на платформу. Не смотря на это, генерал решил выйти из вагона и „принять парад“, т.е. не взирая на свое состояние, показал себя во „всей красоте“.
Был уже сентябрь 1919 года, когда наш эшелон, наконец, двинули с запасного пути на станции Басы вперед. Но проехали мы недалеко, до небольшого городка Коренево, где нас снова поставили на запасной путь. Это означало, что и наши полковые передовые части продвинулись вперед и снова задержались. Как говорили осведомленные офицеры, продолжительная стоянка около Сум была вызвана тем, что с одной стороны после длинных переходов (от Харькова), наше командование решило сделать передышку для передовых боевых частей, а с другой вследствие того, что разведка показала сосредоточение красных отрядов в больших количествах в близи границы с Россией. Поэтому, как говорится, было необходимо подготовиться к „встрече“. Это я чувствовал в том, что пришло пополнение солдат из рот, которых мне и моим коллегам предстояло обучить пулеметному делу. Во время стоянки эшелона на станции Коренево - я, прохаживаясь по платформе, познакомился с одной очень красивой девушкой, брюнеткой с большими выразительными глазами. Она мне рассказывала о большевиках, об их преследованиях ее отца, владельца магазина в городке. А так как они жили рядом со станцией, то она пригласила меня зайти в их дом. Я с удовольствием принял приглашение. Оказалось- это была ортодоксальная еврейская семья. Приняли меня очень радушно и сердечно. Хозяйка дома засуетилась приготовлением угощения. Хозяин рассказал, что его гастрономический магазин большевики конфисковали, не заплатив ему за товар, который был в магазине и на складе ни копейки. Угощение, которое приготовила хозяйка, было - на славу, такое я ел первый и последний раз в жизни! Это была начиненная каким-то специальным со специями фаршем щука с кило весом, одним словом приготовленная по-еврейски. Было замечательно вкусно! Девушка (забыл ее имя) уже к вечеру проводила меня до эшелона. Встречал я ее несколько раз на перроне станции… а потом нас неожиданно двинули вперед и я с ней уже не встречался.
Городок Коренево уже находилось на российской территории и до областного центра города Курска оставалось меньше 100 км. А так как наши передовые части находились впереди нашего эшелона на несколько километров, то можно сказать, что добровольцы были уже под Курском. В то же время в конце сентября и в начале октября большие отряды конницы, не меньше дивизий, проникли внутрь России до окрестностей другого областного центра Орла, находящегося от Москвы всего на расстоянии меньше 300 км.
А если принимать во внимание положение на западе России, где с одной стороны на Петроград двигался значительный отряд добровольцев под командой генерала Юденича, а с другой стороны после заключения брест-литовского мирного договора между русскими и немцами, поляки начали войну с большевиками за присвоение польских земель, которая кончилась подписанием мирного договора 12.8.1920 г. Положение на востоке России то же не было радушным для большевиков в 1918-1920 г. В Сибири адмирал Колчак формировал полки из сибирских и уральских казаков и сибирских крестьян. Оружия получали от японцев. Наконец, хорошо организованные и хорошо сплоченные отряды бывших пленных чехословаков, находившиеся в австрийской армии, в несколько десятков тысяч человек двигались и пешком и захваченными поездами на восток, стремясь выйти к Волге, что им и удалось - в 1919 году занять Саратов и другие северо-волжские города. Наконец, на севере России в городе Мурманске и Архангельске высадились десанты англича… Так если принять во внимание подобное общее положение России в то время, то было от чего новой власти в Кремле впасть в такое нервное состояние, которое граничило с паникой. В случае дальнейшего продвижения Добровольческой армии в направлении к Москве, в Кремле стали разрабатывать „планы“ эвакуации. Но эвакуация должна была коснуться только большевиков и то не всех, много из большевиков вместе с остальными жителями Москвы с нетерпением ждали добровольцев и ни о какой эвакуации не думали. Под влиянием критического военного положения Ленин переехал вместе со всем „Совнаркомом“ (Совет народных комиссаров) в Москву. Главной заботой „Совнаркома“ была срочная организация Красной армии. Эта ответственная задача была Лениным возложена на Троцкого, военного комиссара. Троцкий оказался талантливейшим организатором. На приглашение старых царских генералов и полковников помочь ему возродить „русскую национальную армию“ многие старшие военнослужащие, движимы патриотическим чувством, откликнулись на призыв Троцкого и приняли активное участие в образовании воинских частей во всех родах оружия. Но не только под влиянием чувства патриотизма старые военные специалисты шли в Красную армию. Троцкий вместе с Дзержинским (председателем ЧеКа) в рамках массового террора применяли к нужным им специалистом и обычный принудительный прием в форме „или пойдете под нашим присмотром работать в армию или пойдете в концентрационный лагерь с риском оттуда не вернуться!“ Поэтому для большевистской власти в Кремле было особенно важно и необходимо быстро организовать Красную армию, которая была бы в состоянии задержать продвижение вперед Добровольческой армии Деникина с юга и ликвидировать неприятеля на остальных боевых участках. Троцкий вместе со старыми генералами лихорадочно взялся за образование Красной армии, заложенной на строжайшей дисциплине. Был введен в армии институт военных политических комиссаров, которые были прикомандированы к каждому командиру боевой части, чтобы следить за ними в их преданности большевикам. Из всех родов войск Троцкий обратил особое внимание на конницу и создал целую конную армию (по примеру кавалерийских корпусов добровольцев ) и назначил командующим этой армией бывшего в старой царской кавалерии вахмистра Буденного („вахмистр“ в кавалерии - это как фельдфебель или подпрапорщик в пехоте). Буденный был опытный кавалерист, прослуживший не меньше 20 лет в старой армии. Но, судя по его военным действиям, оказался знающим стратегом. Конная армия Буденного начала уже действовать в октябре 1919 года , конечно, прежде всего, против наших, забравшихся так глубоко в Россию, без достаточной поддержки, кавалерийских частей Шкура и Мамантова. В короткое время наши передовые конные отряды были ликвидированы красной конницей. Остатки ее отступили за линию наших пехотных частей, и вся передовая линия фронта оказалась лицом к лицу с конницей Буденного.
Это наше поражение показало, что Красная армия, прежде всего конная армия Буденного уже в состоянии не только задержать Добровольческую армию, но и перейти в наступление. Это обстоятельство решило судьбу нашей Добровольческой армии. Вся стратегия генерала Деникина стала направляться к тому, чтобы отступая на юг под натиском конницы Буденного… наносить чувствительные ответные удары Красной армии. Это позволялось делать нашим дивизиям потому, что пехота Красной армии была еще слаба по сравнению с опытными в боях и воодушевленными патриотизмом офицерами и солдатами Добровольческой армии. Но в связи с тем, что передовая линия фронта стала подвижной и наш эшелон с пулеметной ротой и хозяйственной частью стал часто перемещаться по железной дороге, к сожалению, назад - на юг. Соня окончательно устроилась вместе с женой капитана Гарбаня в хозяйственной части, где они помогали во всем, что могли помочь. Весь октябрь 1919 года мы находились в движении по железной дороге. На некоторых станциях стояли довольно долго, на других только несколько часов. При более длительных остановках я с Соней старались в ближайших домах найти комнату, где бы мы могли хоть несколько дней пожить по-человечески. К сожалению, отношение населения к нам… добровольцам при отступлении было очень сдержанным, если не сказать - враждебным. Это было и понятно! Надежды населения Украины навсегда расстаться с большевиками - не осуществились. После ухода добровольцев снова придут „они“. Начнутся репрессии по отношению ко всем, кто был благосклонен и поддерживал добровольцев. Поэтому, пользуясь еще нашим присутствием в городах и местечках очень много горожан, преимущественно интеллигенции эвакуировались на юг - в Крым, Одессу, откуда могли бы выехать за границу. Во время отступления и движения по железной дороге я, конечно, не помню всех городов и местечек, где мы имели стоянку. Но хорошо помню отдельные эпизоды за это время.
В один прекрасный день, пользуясь стоянкой на запасном пути, около сторожевого железнодорожного домика, подпоручик Чепурин (хозяин нашего офицерского собрания) пригласил меня отпраздновать его день рождения. У железнодорожника… жившего в этом домике он узнал, что можем и „выпить - закусить“. Я от всяких пьянок всегда отказывался, но на этот раз, так как нас было всего трое, я согласился. Железнодорожник приготовил яичницу, копченое сало, соленые огурцы и еще что-то. Темная бутылка стояла на столе с водкой. Но после первого стаканчика - я узнал, что это самогон. В результате меня напоили так, что я сам идти не мог. Меня внесли в вагон (благо эшелон стоял недалеко) и положили на мое место. Я лежал без сознания несколько часов. Позвали Соню. Она немедленно позвала полкового врача. Доктор определил - сильное отравление алкоголем (плохим самогоном) но опасности для жизни нет, сердце здоровое, выдержит. Этот урок для меня не прошел задаром, после этого случая я не мог переносить запах самогона, который очень многие пили.
Вспоминается мне и другой случай, когда моя жизнь висела на волоске независимо от военных действий. Под сильным давлением красной конницы Добровольческая армия… сильно сократившаяся после перехода в отступление и не имея в достаточном качестве артиллерии и артиллерийских снарядов - не имела возможности держать долго занятые позиции и принуждена была отходить на юг, туда, откуда начали свое победоносное движение на север. Мы еще продолжали двигаться по железной дороге. И вот однажды эшелон остановился на большой станции, недалеко от большого сахарного завода, куда со станции вели железнодорожные пути. По этим путям перевели и наш эшелон и поставили рядом с заводом и прилегающими зданиями. Стоял октябрь и было очень холодно. У меня явилась мысль - переночевать в каком-либо закрытом помещении, где бы мы могли согреться. Случайно эта возможность нашлась. В одном из жилых домов в нижнем этаже оказалась свободная квартира. Сахарный завод работал, но в виду военных действий работы были приостановлены. В виду того, что в квартире было две комнаты, кухня, а в комнате стояла высокая кафельная печь, я предложил своим солдатам перейти спать в эти, хоть и пустые комнаты, конечно, предварительно достать соломы, чтобы постелить на паркеты и дров, чтобы затопить печь. Приказано - сделано! Только вместо нормальных коротких поленьев, солдаты растопили печку соломой и щепками, всунули в печку длинные поленья, которые употребляют в заводских печах. Поужинав, мы улеглись, я недалеко от печки. После целого дня проведенного на воздухе я сразу же заснул. Пробуждение, вернее приход в сознание, было ужасным! Я пришел в себя, и то в очень слабом ощущении того, что со мной происходит, тогда, когда меня несколько солдат выносили из комнаты. Изо рта шла какая-то отвратительная зеленая жидкость, около стоял какой-то незнакомый человек в штатском (оказался заводской фельдшер). Два солдата поставили меня на ноги, но я стоять, конечно, не мог. Подхватили меня подмышки и стали меня сначала только волочить, а потом, через некоторое время я стал опираться на ноги и стараться ими двигать. По мере того, как я стал двигаться, сознание ко мне возвращалось, но стал чувствовать сильнейшую головную боль. Фельдшер дал какой-то порошок. Но боль сразу не прошла. Водили меня больше часа, пока я не пришел в себя окончательно. Кроме меня водили по двору и несколько солдат, которые спали со мной. Оказывается, от поленьев, которые засунули дураки-солдаты, когда печка разгорелась, стал в комнату идти угар (углекислый газ) в таком количестве (окна были закрыты), что если бы не случайно один из спящих не вышел на воздух, почувствовав себя плохо и не поднял тревогу, то на рассвете, как сказал фельдшер, все мы спящие в комнате, уже не проснулись на веки. Вот и еще один случай, когда моя судьба отнеслась ко мне благосклонно и дала мне возможность и дальше волочить свое земное существование. Но этот случай стал последним счастливым для меня, не зависящим от военных действий. В дальнейшем возникало много рискованных моментов, при моем активном участии в военных операциях, когда моя судьба щадила меня и я выходил целым, хотя и раненым. Об этих моментах я буду писать и дальше, вспоминая подробности своего участия в гражданской войне.
С сахарным заводом у меня связано и другое воспоминание, которое бросает сильную тень на невоенную деятельность некоторых членов командования и некоторых рядовых офицеров. В то время, когда мы находились на территории сахарного завода бежала сезонная сахарная компания. Сахарную свеклу возили на завод. Завод перерабатывал на сахар. Готовый сахар паковали и грузили в приготовленные вагоны, которые и отправляли по адресам. Несколько вагонов стояли на запасных путях готовых к отправке. Это обстоятельство подало „ блестящую“ мысль одному нашему офицеру в пулеметной роте, поручику Святышеву - „ заработать“ большие деньги не только самому, но и „ поделиться“ со своим ротным командиром и командирами выше стоящими. Поручик Святышев был у нас известен, как человек абсолютно лишенный всяких моральных устоев и отличался невероятной жестокостью. Как мне рассказывали, во время „победоносного“ движения на север, когда Добровольческая армия пополнялась пленными красноармейцами, поручик Святышев очень любил ходить на смотр пленных, выбирал между ними так называемых „комиссаров“ и лично их расстреливал. Сколько он таким образом „пустил в расход“ абсолютно невинных людей - это было ему одному известно! Дурная черта характера поручика Святышева, которая проявлялась уже на моих глазах во время отступления заключалась в том, что при оставлении Добровольческой армией городов и местечек (обычно это было поздно вечером) поручик Святышев брал 2 солдат и шел с ними на „охоту“ в город. Там выбирал богатые дома и квартиры, входил в них под предлогом „обыска“ и осмотра - „нет ли красных..“ - а затем под дулом револьвера требовал выдачи драгоценностей и золотых вещей и возвращался в роту. Мы знали об этих его „похождениях“ и открыто, в особенности я, называли это грабежом. На это он только ухмылялся и отвечал - „спросите командира роты поручика Павлова, откуда у него небольшой металлический ящичек, с которым он не расстается, даже ночью“. Это действительно был факт, который вызывал у нас подозрения и всякие догадки.
Так вот этому человеку - Святышеву пришла „блестящая мысль“ ничем не рискуя заработать большие деньги на сахаре, когда мы стояли на заводе. Как я уже писал выше, на запасных путях стояло несколько груженых сахаром вагонов, готовых к отправке. Один из этих вагонов Святышев с несколькими своими солдатами отцепили от остальных и перегнали на путь, на котором стоял наш эшелон и присоединили его к эшелону. Об этом знал, конечно, и командир нашей роты поручик Павлов. Через несколько часов на рассвете наш эшелон, ничего не подозревая, железнодорожники отправили дальше на юг. „Добыча“ - целый вагон сахара рафинада - остался в распоряжении Добровольческой армии. Но, конечно сахар был использован не армией, а на первой же большой станции был продан за большие деньги спекулянтам, а вырученные деньги были разделены согласно званию и положению между членами командования воинских подразделений. Эта открытая спекуляция с сахаром произвела на нас офицеров гнетущее впечатление. Но сделать мы ничего не могли, потому что, как оказалось, „рыльце было в пушку“ у самого начальника дивизии, генерала Май-Маевского. Правда, по слухам, он был вскоре уволен главнокомандующим генералом Деникиным.
При вступлении в ряды Добровольческой армии мной руководили следующие соображения: прежде всего, продолжение борьбы с большевиками, которые, пользуясь войной, некультурностью низших слоев населения России, предательством Ленина по отношению к Родине (был послан из эмиграции в Россию немецким штабом сеять в России смуту и разруху), после захвата власти (несмотря на то, что в Учредительном собрании большевики получили только 20 % депутатских мест) и заключения „похабного“ мира с немцами, вызвали в России полную хозяйственную разруху, международную изоляцию России, голод, гибель сотней тысяч ни в чем не повинных русских людей благодаря массовому террору, введеному по всей России. Я начал борьбу с большевиками еще в 1917 году , сразу же после Февральской революции, когда партия большевиков выбросила лозунг - окончание войны, независимо от результатов, и лозунг - социальной революции с конфискацией частной собственности и ликвидацией всех демократических свобод, которые русский народ не успел еще, после падения царского режима как следует освоить. Если все эти антидемократические лозунги в начале Февральской революции до октября были только пропагандою, то в годах 1918-1921 стали со всей жестокостью осуществляться на деле. Вот почему в Сумах я твердо решил воспользоваться приходом Добровольческой армии и вступить в ее ряды, чтобы дальше продолжать бой с врагами Родины. А другое соображение, которое меня побудило, было проще. Если бы я не вступил в Добровольческую армию, должен бы был, как офицер, воевать в рядах Красной армии, потому что была объявлена мобилизация всех бывших офицеров, т.е. одобрить и защищать все то, что большевики успели испакостить. Я вступил в Белую армию в Сумах, когда фактически началось для белых - „начало конца“. Армия перешла от наступления - к отступлению, которое, чтобы не быть окруженной многочисленной Красной армией, превратилось в спешную эвакуацию всех воинских частей Добровольческой армии на юг. В этом поспешном отходе и мне с моими пулеметами удалось принять активное участие в военных операциях. Это участие сводилось к тому, что по приказу из штаба полка я получал задачу с 4-5 пулеметами и с 20-25 человек обслугой охранять железную дорогу, мосты, некоторые необходимые объекты и прикрывать отход арьергардных частей нашей армии. Находясь на каком-нибудь пригорке, откуда был очень хороший обстрел и перестреливаясь с красными, мы подвергались риску быть окруженными и ликвидированными. Общее направление отступления Добровольческой армии происходило в том же самом направлении, а каком несколько месяцев перед этим наша армия шла победоносно вперед на север, т.е. через донецкую область, кубанскую область к Азовскому морю, Ростову -на -Дону. По-видимому планы военного командования Белой армии в какой-то мере совпадали с планами Красной армии. Для Красной армии представлялось много случаев, когда она, превосходя нас в количестве и вооружении, имела возможность „загнать“ нас „в мешок“, т.е. окружить и ликвидировать. Но этого они почему-то не делали, а только преследовали отступающих, входя иногда в соприкосновение. Положение добровольцев становилось чем дальше, тем критичнее. Кончилось и наше, весьма удобное для нас, передвижение в эшелоне по железной дороге, хотя и в товарных вагонах. В некоторых больших селах на Украине и в донецкой области добровольцы принуждены были реквизировать повозки с лошадьми и ... хозяевами , на которые перекладывали мы наши пулеметы, ящики с патронами, всякое снаряжение и т.д. А хозяйственная часть, которая находилась в том же эшелоне, перекладывала из своих вагонов, свою кладь. Груженые повозки растянулись на километр. Возницам - собственникам платили по- суточно украинскими бумажными деньгами, которые ходили в то время. Конечно - цена этим деньгам была очень низкая (Я, как женатый… получал 17 000 руб. а холостые - по 10 000). Праздные повозки, которые нам попадались навстречу, несмотря на протесты и крики крестьян, так же забирали. Я со своими солдатами (как и другие офицеры) ездил по некоторым имениям и забрал у помещиков несколько открытых пролеток для пулеметов („тачанки“, как их стали называть красные). Эти „тачанки“ сыграли огромную роль в боях с красными. Большие недоразумения с крестьянами происходили и с „покупкой“ продовольствия для армии. Очень часто крестьяне - украинцы и донские казаки не хотели „продавать“ необходимые продукты не потому, что враждебны были к добровольцам - а потому, что знали, что деньги, которые получали за свой товар не имеют цену и при обмене при советской власти будут давать за них „гроши“. Все это создавало по отношению к отступающим добровольцам неприязненное и враждебное отношение со стороны как деревенских …так и городских жителей. К этому присоединилось чувство глубокого разочарования и потеря надежды на то, что теперь по отходе Добровольческой .армии придет уже надолго большевистская власть, которая принесет с собой беды и несчастия - преследования, террор, реквизиции . За то короткое время, когда Добровольческая армия только начала формироваться, много семей донских казаков потеряли своих кормильцев, сыновей, которые не хотели признавать большевиков и были расстреляны. Эти жертвы исчисляются тысячами. Кроме того, многие донцы и кубанцы вступили в ряды Добровольческой армии. Ну, а теперь?. Что будет с ними? А что ждет ее? Судя по военным действиям Красной армии, которая уже не состояла из разрозненных отрядов под командой не военных специалистов, а отличившихся личной храбростью рядовых большевиков - военное командование Добровольческой армии стало чувствовать, что военное руководство Красной армии при наступлении действует по вперед составленному военными специалистами плану. По каким-то соображениям красных в этот план не входила быстрая ликвидация Добровольческой армии по ее малочисленности (не больше 50 тысяч, это все что осталось от армии больше 100 тысяч человек!) и отсутствия ее регулярного снабжения боеприпасами. Поэтому и наше отступление не было „паническим“ … отступали с небольшими боями там, где можно было выгодно для нас задержаться. В конце ноября и начале декабря 1919 г. мы таким образом достигли Таганрога на Азовском море. В это время стояли довольно сильные морозы. У берегов Азовского моря образовался грубый слой льда. Во время нескольких дней пребывания в Таганроге я с Соней нашел приют у одной добросердечной семьи. После утомительных переходов и коротких остановок было „блаженством рая“ - согреться в теплой комнате и сидеть за столом, накрытым скатертью и уставленном тарелками. Увы! Это „блаженство“ длилось недолго. Через 2-3 дня - приказ выступать! На этот раз переход был весьма оригинальным. Направление на город Азов. Но так как кругом по берегу путь был слишком длинный, решили сократить и идти....через море по льду. Лед был настолько грубый, что выдерживал повозки с лошадьми. Расстояние было не меньше 20 км. Погода была благоприятная, несколько градусов ниже нуля и было безветренно. Переход по льду через море прошел благополучно. В сущности, таким путем переходили ни мы первыми и ни последними.
К сожалению, в Азове нам с Соней не удалось найти прибежище вместе. Я должен был ночевать со своими пулеметчиками, а Соня - в хозяйственной части с женой капитана Гарбаня. На другой прихода в Азов я узнал, что в Азове существует общественная баня. И конечно решил воспользоваться такой „роскошью“. Взял с собой одного солдата и пошел ее разыскивать. По дороге наткнулись на колючую проволоку, которая в 5-6 рядов окружала довольно большое пространство. Пошли вдоль забора и пришли к воротам с калиткой. А так как нам объяснили, что баня за лагерем, то я решил сократить дорогу и пройти через огороженное пространство. При проходе через лагерь я увидел направо несколько пустых деревянных бараков. А еще дальше, довольно далеко от бараков, увидел издали какие-то четырехугольные большие ямы. Подошел посмотреть и......пришел в ужас! Одна яма, приблизительно 20 м на 10 м, была наполнена полуистлевшими человеческими трупами, другая была заполнена на половину, а третья - выкопана на половину. . Конечно, у меня сейчас же возникли вопросы: 1) что это был за лагерь? и 2) что за люди оказались в ямах. За лагерем мы нашли баню, настоящую парную, было тоже „блаженство“ - как следует вымыться. Когда я вернулся к своим солдатам - послал их под командой старшего туда же мыться. Но конечно, в бане от служащих азовцев я узнал, что за лагерь, где находятся страшные ямы. Мне объяснили, что весной и летом в 1918 г., когда были там немцы, часть немцев перешла на сторону красных и сражались с добровольцами. Добровольцы разбили красных … а немцев взяли в плен и их поместили в бараки, окружили колючей проволокой и поставили караул. А потом часть их расстреляли, потому что „не знали, что с ними делать?“ А часть умерла от голода, потому что нечем было их кормить. На мой вопрос, почему же до сих пор не засыпаны землей? мне ответили коротко „Некому!“ Вот так люди исчезали и никто на свете не знает, кто были эти люди, как мусор набросанные в яме и не прикрытые даже землей. Через день мы должны были выступать из Азова.
При нашем отступлении на юг в донской казачьей области переходы между селами были довольно трудными. Казаки жили в больших селах, находящихся друг от друга часто на расстоянии до 20 км. А кроме того на так называемых „хуторах“, состоявших из нескольких больших хозяйств, которые не имели подходящих условий для нашего длинного обоза. Поэтому приходилось идти дальше, пока не достигали больших населенных пунктов -сёл. Там обычно ночевали и рано утром шли дальше. Отношение со стороны старых казаков, а в особенности казачек-хозяек по большей части было не дружелюбное. Молодых казаков на хуторах и в селах было мало. Одни погибли в боях гражданской войны, другие ушли к „красным“ или к „белым“ и до сих пор еще не вернулись. Это обстоятельство определило и отношение „хозяев“ к нам, отступающим добровольцам. Не могу забыть как мы, я и Соня провели в доме добрых хозяев сочельник под Рождество 1919 года. В доме были старые хозяева и молодая, муж которой находился в кавалерийской части нашей Добровольческой армии. Она имела откуда-то сведения, что он жив и здоров и что скоро вернется домой. Донские казаки (форма у них была - на штанах были красные лампасы, сверху до низу, как у царских генералов - на фуражке красный околыш) жили очень зажиточно. Обязанности к воинской повинности у них сводились к тому, что по призыву правительства они обязаны были явиться соответствующие сборные пункты - в своей форме, полном вооружении и на собственном коне. Остальное время жили дома и занимались сельским хозяйством. К сожалению, как донские, так и кубанские казаки пользовались в народе при царском режиме дурной славой. Правительство пользовалось ими при усмирении народных мятежей и восстаний. Но вернемся в дом наших добрых хозяев, где мы были в канун Рождества. В сочельник по русскому обычаю полагалось до первой звезды - ничего не есть. На наше счастье на чистом небе уже в сумерки появилась много звезд, так что можно было начать есть. А есть было что! Стол в большой комнате был заставлен рождественскими яствами. В центре была миска с „кутьей“. В основном это была вареная крупа перемешанная со всякими пряностями, грецкими орехами, сладкими кусочками какой-то вкусной пастилы. На тарелках - ветчина, копченые колбасы с различной начинкой и много других специфических донских блюд. Из вин были различные домашние наливки. Одним словом, это был ужин, какой мы с Соней никогда не имели и дома в старое доброе время. И, конечно, невольно приходили в голову мысли о наших родных в Москве, которые ведут полуголодное существование. Но и для нас с Соней отвыкших за время военных походов от нормальной пищи - этот ужин у донских казаков был совершеннейшим сюрпризом, о котором мы долго вспоминали. На другой день, как раз в день Рождества Христова 25.12.1919 г. должны были выступать и идти дальше на юг. При прощании милые хозяева снабдили нас на дорогу - копченым салом, колбасами. После нескольких переходов мы оказались на „кубанской земле“, в области кубанских казаков. Погода изменилась к .. худшему, снег исчез, знаменитый кубанский „чернозем“ на обочинах дорог превратился в жидкое болото. Солдаты должны были шлёпать по этому болоту. Температура была только несколько градусов выше нуля. Кроме того, задул холодный ветер. Несмотря на то, что я был в длинной шинели и на коне - меня это не спасало от холода, мерзли ноги. Чтобы согреться, можно было бы идти пешком, но это значило шлёпать по болоту, как идут солдаты. И тут я вспомнил, что во фляжке, которую я всегда ношу с собой - еще есть немного чистого 90 0 спирта. Этот спирт я купил в аптеке в Таганроге и в критические моменты разбавлял водой и немного выпивал. Но теперь в походе, на коне, где взять воду? И я решил попробовать спирт небольшими глоточками. При первом глоточке обожгло горло, но за то сразу разлилось тепло по всем жилам. Дальше уже шло лучше. И согрел себя настолько, что уже не чувствовал ни пронзительный ветер, ни холод. К удивлению коллег офицеров стал даже что-то напевать себе под нос. Ну… а как себя чувствовала Соня и как переносила нашу беспокойную жизнь, которая началась для нее после нашей свадьбы и с отъездом из Москвы в Крым? Жизнь в Крыму, а в особенности в Сумах у Канышиных для нее была нормальная, а у Канышиных так сверх благополучная. Полная перемена ее образа жизни настала с моим вступлением в Добровольческую армию в Сумах. Дело в том, что Белая армия, как армия ведущая полевую войну и находящейся в постоянном движении не вела никаких регистраций о потерях в собственных боевых рядах. Убитых хоронили почти на том месте, где бедняга кончил свое земное существование и о нем ... забывали, предварительно вычеркнув из списков едоков. Раненых легко оставляли в полевом госпитале, тяжело - отправляли в ближайшую больницу. Пропавшего без вести тоже вычеркивали из списков подразделения и ... точка. О смерти, тяжелом ранении или пропавшем без вести - никому и никуда не сообщали.
Это была гражданская братоубийственная война. Исходя из этого, Соня категорически отказалась жить где-нибудь в городе, не поддерживая постоянную связь с Добровольческой армией. Поэтому, вступив в ряды армии я категорически настоял на том, чтобы Соня, как моя жена, находилась в хозяйственной части армии и если представится возможность, там помогала в работе. В хозяйственной части уже была одна жена капитана Гарбаня и поэтому Соня была туда принята. Это меня очень успокоило, потому что мы были близки один от другого. Соня вполне приспособилась к „вагонной“ жизни и чувствовала себя вполне нормально. Но при начавшемся отступлении Добр. армии наша жизнь в вагонах продолжалась не долго. Обстоятельства заставили как мою пулеметную роту, так и Сонину хозяйственную часть перейти из вагонов на повозки с лошадьми. Это в значительной мере ухудшало положение Сони и мадам Гарбань, потому что значительную часть пути они должны были идти пешком (хотя у них было место и на повозках). Настроение у наших дам сильно портила и наступающая осенняя холодная погода с дождями и ветрами. Соня была одета довольно тепло. Ватное пальто, которое она вывезла из Москвы, куда ездила из Сум. Кроме пальто привезла она меховую шапку и особенно ценную вещь - это котиковый „палатин“, широкий меховой пояс, длинной больше 1 м и не меньше 30см в ширину. В Москве была мода - подобные пояса носить поверх зимнего пальто, обмотав вокруг шеи и запрокинув на плечи. Этим палатином Соня и спасала себя от ветров во время переходов....Вспоминаю, что на ногах у нее были какие-то толстые чулки и баганчи, которые она получила из хозяйственной части. Там, где на дорогах была жидкая грязь, там дамы сидели на повозках. Но и это не было особенно приятным, потому что мерзли ноги. Но все эти неприятности были только „цветочками“ по сравнению с тем, что ждало нас впереди. Вспоминая все подробности нашего отступления я должен признаться, что совершенно не ожидал увидеть в Соне то, сто пришлось мне наблюдать в ней в самые критические моменты нашей жизни. Это удивительная выдержка характера несмотря на отчаянное положение, в котором мы очутились , от Сони я не слышал ни единого слова негодования, жалоб на положение, в котором она оказалась из за меня, сожаления, что мы связались с Добр. армией . Удивительно стойко она переносила все невзгоды и лишения, которые выпали на нашу долю и которые не легко было перенести не только неподготовленной к ним женщине, но и мужчине, имевшему достаточно опыта в военных пертурбациях.
Наконец, кубанские равнины кончились, дорога пошла в гору. Мы вступали в полосу предгорья Кавказа. Движение длинной колонны обозов становилось медленнее. Чем дальше мы двигались на юг, тем дорога становилась круче и уже. Подгорье превращалось в горы. И в то же время отступление стало приобретать характер спешности. Этому способствовала и отдаленная сзади стрельба пулеметная и артиллерийская (правда очень редкая) Это были наши части Дроздовского полка, которые вели перестрелку с красными, шедшими за нами по пятам. Наконец, по колонне было получено сообщение, что мы, минуя Екатеринодар (к которому, как нам казалось, мы идем) идем в Новороссийск, в порт на Чёрном море. Одновременно, в походе, был получен приказ из штаба полка, что женщины и присоединившиеся к военному обозу штатские особы, должны остаться в первом же населенном пункте, откуда будут отправлены в Екатеринодар (теперешний Краснодар). Этот приказ был для нас с Соней, как „гром средь ясного неба“. Этот приказ был не только бесчеловечный и не гуманный, но и лишен здравого смысла и логики. Кто постарается об оставшихся? Конечно, мы решили ему не подчиняться. Но чтобы избежать недоразумению с начальством (на всякий случай!) я решил переодеть Соню в военную форму, в которой она останется до конца нашего похода. В хозяйственной части я выпросил для нее - шинель, брюки, гимнастерку, обмотки для ног, фуражку. Вот только была беда с ее длинными волосами. Остричь она не хотела, да и я был против этого. У нее были прекрасные длинные волосы! Пришлось их закрутить под фуражку. Подобное переодевание произвела и мадам Гарбань, так что я шутил, что „нашего полку прибыло!“ Наконец, после длинного и утомительного перехода по горной дороге между высокими горами мы вышли на открытое место и перед нами открылся прекрасный вид на Чёрное море и отдаленную пристань Новороссийска, где маячил большой пароход и несколько поменьше.
Теперь для всех нас стало ясно, что нас хотят, т.е. не только нас, находящихся в обозе, но и боевые части, которые идут за нами, хотят погрузить на пароходы, и как говорят, перебросить в Крым, где будет продолжаться бой против красных. В Крыму в то время не было красных. такие были слухи между офицерами нашей части. Отдохнув на вершине горы и налюбовавшись прекрасным видом на город Новороссийск и пристань, мы медленно стали спускаться вниз, к пристани, предвкушая конец всех наших мытарств и страданий, связанных с бесконечными походами, с бессонными ночами, с недоеданием в последнее время, потому что паёк, в виду сокращения продуктов, был очень скудный.....Спускались мы довольно долго. Наконец, перед непосредственной близостью к пристани был получен приказ – разгрузить повозки и с пулеметами, патронными ящиками и с остальными необходимыми вещами личными – идти на пристань. Двух солдат, которые лежали больными возвратным тифом, пришлось нести на носилках. Когда мы еще спускались к пристани, то сверху увидели, что на пристани происходит что-то необыкновенное. Причаленный к самой пристани стоит огромный пароход с названием „Екатеринодар“. Вся площадь пристани загружена массой народа вплоть до самого парохода.. Высота борта парохода над пристанью приблизительно двухэтажного дома. Деревянные помосты, которые ведут с пристани на борт парохода заполнены людьми, так что пройти на борт нет никакой возможности. Когда мы подошли вплотную к пристани, то оказалось, что вся пристань заполнена плотной массой людей, которые все хотят попасть на стоящий пароход. А я со своими пулеметами и солдатами оказался совершенно изолированным от остальных моих товарищей по роте. В виду этого я решил действовать самостоятельно. Среди людей на пристани были военные и очень много штатских. Прежде всего было необходимо, не взирая на толпы людей, пробиться к самому пароходу. С этой целью я приказал некоторым своим солдатам зарядить винтовки патронами и взять их „на изготовку“, т.е. приготовить к стрельбе. За вооруженными солдатами построил в ряд солдат с пулеметами. Вступив на пристань, я объявил стоящим в толпе, что если они не дадут проход вооруженным солдатам, я дам приказ стрелять! После этого толпа пришла в движение, и стали под дулами винтовок осаживаться, давить друг на друга, но освобождать проход. Таким образом, шаг за шагом мы добрались, в полном составе, т.е. 6 пулеметов, 20 солдат, двое больных и я с Соней, до самого парохода. А теперь задача - каким образом всем составом попасть на борт парохода? Пройти нормально по „трапу“ (мостки) не представлялось возможным. На трапе люди, и военные и штатские, мужчины и женщины стояли, прижавшись один к другому и не двигаясь, потому что вход за борт был закрыт. Пройти нам можно было только по трупам застреленных! На это я конечно, не решался, хотя и был в страшно нервном состоянии, потому что ни в коем случае не хотел попасть в руки большевиков. Но вот появилась надежда! Один из солдат заметил, что если бы спустили с борта канат с сеткой - все бы мы могли попасть на борт.. За эту мысль я ухватился. Но как получить сверху этот спасительный канат?! Как в таких безвыходных положениях часто находится выход, потому что по русской поговорке – „голь на выдумки хитра“! Я отрядил двух расторопных вооруженных солдат силой (если нужно - могут стрелять в воздух) пробиться по трапу на борт, найти там капитана парохода, которому от моего имени заявить, чтобы он распорядился спустить нам подъемный канат с сеткой, при помощи которого мы постараемся погрузить на пароход и себя, и пулеметы, В случае, если это он не сделает, будет ответственный за трагедию, которая произойдет. По моему приказу пароход будет обстрелян из пулеметов. Не прошло и часа, как над нашими головами появился спускающийся канат с сеткой и радостные лица посланных солдат. Мы спасены!!! и на какое-то время избавлены от злой участи, которая нас ждала в плену у большевиков! Началась „погрузка“ и „живого“ и „мертвого инвентаря“. Первых всунули в сетку больных, дал сигнал к подъему. Благополучно за несколько минут подняли на борт. Тянули сетку не только наши солдаты, но и там находившиеся. После больных стали грузить здоровых солдат, потом пулеметы, потом снова солдат (20 человек) и, наконец, Соню, которая страшно боялась влезать в сетку. Я ей сказал, чтобы она, когда ее будут поднимать, закрыла глаза и не будет чувствовать высоту. И, наконец, подняли меня последнего, как капитана тонущего корабля. Когда люди стоявшие около нас и наблюдающие нашу „погрузку“ увидели, как легко мы попали на борт парохода, стали меня просить, умолять, чтобы и некоторых из них подняли наверх. Предлагали большие деньги. Но я категорически отказался, так как пароход был настолько перегружен, что была серьезнейшая опасность, что пароход – перевернется. Как потом заявил капитан парохода - вместо 700 человек нормальных пассажиров на пароходе оказалось не меньше 7 000 человек! Когда меня подняли на верх и я с усилием перевалился через борт, то оказался лежащим на......живых людях и должен был высвобождаться из сетки в таком лежачем положении а люди, на которых я лежал мне помогали, Соня сидела при самой бортовой стенке, причем ее ноги лежали тоже на сидящих и лежащих людях. Вся палуба, все свободные пространства были сплошь покрыты человеческими телами, так что встать и сделать шаг в какую-либо сторону не было возможно. Верхние части пулеметов были отделены от станков и пулеметы в таком виде уложены один на другом в каких то закоулках при каких-то широких трубах и машинах посередине палубы. Мои солдаты каким-то образом разместились между сидящими и лежавшими. Я стал искать какое-то место на сидение для себя и для Сони.....И увидел, что около труб и машин скорей всего можно сесть так, что спинами можно было бы опереться о трубы и машины. С этой целью я и Соня несмотря на протесты людей и ставя ноги по возможности между „телами“ шаг за шагом стали пробираться к этому месту. Наконец мы добрались до машин и могли сесть и даже протянуть скорченные ноги. Находясь в таком положении - мы могли, наконец, вздохнуть, что все уже позади и мысли направляются на будущее. Куда мы поплывем? Что ждет нас в будущем? Еды никакой! Только в моем вещевом мешке несколько пар Сониного и моего белья! Пока мы неподвижно сидели и размышляли, стало быстро смеркаться. Иногда раздавался голос капитана через громкоговоритель с категорическим приказом пассажирам, находящимся на палубе со стороны, причаленной к пристани - перейти на другую сторону парохода, для сохранения равновесия. Если не перейдут, при малейшем волнения моря, существует реальная опасность, что пароход опрокинется и все мы пойдем ко дну!....Но подобное грозное предупреждение не действовало, люди были так измучены, что не были в состоянии подниматься со своих мест и идти впотьмах на другую сторону. На наше счастье, море было абсолютно спокойное. Это нас спасло! Как потом заявил капитан, судно вследствие ненормальной перегруженности, было погружено в воду ниже нормы на 50%! Так что при малейшем волнении - трагедия была бы неизбежной! Стоял конец февраля 1920 года и в воздухе уже чувствовалась южная весна. С наступлением темноты большевики, занявшие высоты над пристанью стали обстреливать пристань и пароход по освещенным фонарями целям. Были раненые и на пароходе. Наконец, перед рассветом неожиданно раздался какой-то треск на пристани, сопровождавшийся криком и мы почувствовали, что пароход тронулся. Оказывается, крик, который мы услышали был крик людей, которые еще находились на трапе. Пароход тронулся и люди падали с криком в воду. Вероятно, только немногим удалось спастись. Мы знали, что плывем в Крым, но где будем высаживаться (если конечно доплывем живыми), мы не знали. И о дальнейших планах Добровольческой армии мы ничего не знали.
Не могу не отметить одного обстоятельства, как нам с Соней, находящимся на пароходе в чрезвычайно критическом положении, голодным и без воды, судьба помогла. На пароходе не было вообще воды для питья и люди чуть ли не умирали от жажды. Между пассажирами было много штатских, которые по-видимому, в более спокойной обстановке попали на пароход и поэтому у них была кое-какая. Сидя спиной к машине я неожиданно почувствовал, что мне на лоб капнула капля воды. Подняв голову я увидел с боку на трубе находится небольшой кранчик, из которого приблизительно каждые 2-3 секунды капает вода. Я подставил ладонь и попробовал, оказалось вода, правда с привкусом машинного масла. Но это была вода, настоящая вода!!!У соседа я попросил кружку, в которую быстро накапало. Мы напились, дали соседям. Но потом я заявил, что так как у нас нечего есть, я могу дать воду только в обмен за съестное. Моментально со всех сторон мне стали предлагать хлеб, мясо и даже шоколад. Я добросовестно всем возвращал кружку с водой. Так мы были спасены и от голода!
Когда пароход отплывал от Новороссийска - раздавалась ружейная и пулеметная стрельба красных с окружающих пристань высот. Пули летали над нашими головами как мухи. Пароход шел чрезвычайно медленно. Капитан опять хотел выровнять судно и поэтому приказал своим нескольким матросам, если не добровольно- то силой переводить пассажиров на другую сторону. После этой операции, положение выровнялось и мы несколько успокоились. Когда начало светать - перед нами стала открываться необъятная ширь и даль спокойного моря. Эту ширь и даль мы могли видеть только когда с затруднениями встали на то же место, на котором сидели. Пока мы медленно плыли, мы с Соней размышляли о том положении, в котором мы оказались совершенно изолированы от нашей роты и полка. Как мы узнали от некоторых солдат нашей пулеметной роты других подразделений - прежде всего командир роты поручик Павлов скрылся, увидев ситуацию в пристани. Офицеры и солдаты решили предоставить полную свободу тому, кто хочет остаться – остальным же индивидуально пробираться на пароход. От Новороссийска до Феодосии меньше 100 км и плыли мы их целый день.
Когда наш перегруженный пароход „Екатеринодар“ вышел наконец из гавани Новороссийска и над головами перестали жужжать „мухи“ – пули красных, на целом пароходе наступила какая-то необыкновенная тишина, прерываемая плеском моря о стены судна и равномерным стуком паровой машины. Лежавшие, сидевшие в самых неудобных положениях пассажиры притихли. Разговоры смолкли. И мысли всех были одинаково сосредоточены на одном - доплывем до берега? Или .все пойдем ко дну! Будет ли к нам море милостиво и сохранит свое необыкновенное спокойствие и тем сохранит нас от неминуемой смерти или нас предаст и похоронит в своих грозных волнах. Это общее всем плывущим размышление и создавало ту торжественную тишину, когда никому и ни о чем не хотелось разговаривать и сидели в молчании. Мы с Соней, подкрепившись не много тем, что получили за воду и согревшись около труб, в которых проходил пар – стали дремать под мерный стук машин. Последнюю ночь, уже на пароходе глаз не сомкнули и поэтому не в силах были бороться с дремотой. И вот уже к вечеру неожиданно нас „привел в себя“ крик - „берег видно“! Этот крик для всех был равносильным крику – „спасены“!! Сразу все ожило! Начался шум, разговоры, крики - у всех сразу изменилось настроение. Все стали делать предположения о том, что их ждет на берегу. Положение военных было довольно определенное - по организации войсковых частей продолжать вести бой с красными. Хуже было положение штатских, которых на пароходе было чуть-ли не половина всех пассажиров. Судьба их была абсолютно неизвестна. Бежали от советской власти туда, где еще советской власти не было. А в Крыму ее не было. Наоборот, слышали о том, что там снова сосредоточивается Добровольческая армия. Но эти беженцы не задавали себе вопрос, на что и как будут существовать? Армия не в состоянии была кормить десятки тысяч людей с женщинами, стариками и детьми. Благодаря глубокой гавани Феодосии мы очень медленно могли причалить к самой пристани. Тысячи лежавших и сидевших скорчившись пассажиров вскочили на ноги и всей массой устремились к трапу, по котором должны были спускаться на берег. Мои пулеметчики с пулеметами спустились раньше, чем я с Соней мог добраться до трапа. Не успел я оглянуться, как около нас появился командир нашей роты поручик Павлов, с сияющей улыбкой на лице. Он выражал „радость“, что мы целы и невредимы и приплыли даже с пулеметами. Я отозвал его в сторону и поставил ему прямой вопрос – „где он, как командир роты, был на пристани в Новороссийске?“ Он сначала слегка смутился а потом начал „городить“, что он мол „бросился“ искать возможности посадки на пароход солдат и пулеметов. С этой целью он, якобы, решил протиснуться к капитану, чтобы сговориться с ним и просить о помощи. Но капитан, якобы сославшись на перегруженность парохода отказался что-либо сделать. Но он уже „не в состоянии“ был сойти на берег в виду заполненного трапа, так что „пришлось ему“ остаться на палубе. „Бросив на произвол судьбы роту, командиром которой он является“ - добавил я, глядя ему прямо в глаза. А все, что он рассказал - неправда, потому что двое наших солдат по моему приказу с трудностями добрались до капитана, который разрешил выдать канат с сеткой и всех и всё погрузить на пароход. Я повернулся и отошел от Павлова к своим пулеметчиком. А в присутствии солдат он, Павлов, поблагодарил меня за людей и 6 пулеметов. Затем к нам присоединились 10-15 солдат нашей роты, которые индивидуально пробрались на пароход в Новороссийске. Павлов принял от меня подразделение под свое командование, чему я был очень рад, так как у меня отпала обязанность в городе искать ночлег для солдат и искать хозяйственную часть полка для получения пищи. А я получил разрешение – найти с Соней отдельное помещение. Павлов послал несколько человек в город искать помещение для солдат, одновременно встретился с представителями полка, которые были заранее посланы штабом полка в Феодосию. Связь была налажена и с хозяйственной частью. Соня пошла в город что-нибудь купить из еды. А я остался с солдатами. Вернулась Соня с хлебом и какими-то томатными рыбками (камбала), которые мы с наслаждением быстро уничтожили. Узнали мы и о помещении, где разложились солдаты - сарай ,в котором было немного соломы и какой-то травы. Затем мы пошли искать помещение для себя. Так как не был летний сезон, когда туристы заполняют все свободные помещения (был конец февраля), то мы без труда нашли приличную комнату с постелью и диваном, хотя и очень дорогую на наш взгляд. Но в деньгах мы не нуждались и вот почему. На последней длительной остановке перед Новороссийском нам выдали по 10 000 руб. эвакуационных. В тот же вечер у одного из офицеров собралось несколько человек играть в карты ( шмэн-де-фер – „железка“). Я случайно зашел и увидев играющих, решил попытать счастье. Сначала мне на малых ставках не везло, но неожиданно стал выигрывать. Я увеличивал ставки и к концу игры (играли всю ночь) я выиграл 100 тысяч рублей. Вот эти-то деньги и были у нас в Феодосии.
В Феодосии мы пробыли ночь и день. Вечером первого дня был получен приказ из штаба полка к 10 часам вечера в полном составе прибыть на пристань Феодосии, где состоится погрузка на пароход „Рюрик“. По прибытии в назначенный час на пристань, я с Соней (она была еще в солдатской шинели и фуражке) и со своей пулеметной командой - увидели, что все остатки армии - части полков Корниловского, Марковского и нашего Дроздовского - а так же несколько артиллерийских орудий - готовятся к погрузке на пароход, который был пришвартован к самой пристани, специально для войска. И мне вспомнилась два дня тому назад эвакуация и „посадка“ нас на „Екатеринодар“ в Новороссийске. В Севастополь приплыли уже к вечеру. Но разгрузка и расквартирование началось только с наступлением темноты. Начальству было нежелательно, чтобы жители города видели прибывшие войска. После того, как я отвел свою команду вместе с остальными пулеметчиками в указанные помещения – я получил разрешение найти помещение для себя с Соней. Случайность нам помогла, один из служащих севастопольского порта дал нам адрес, по которому мы и нашли комнату. Но какую? пустую, без всякой мебели - пол и голые стены! Но мы так устали, что решили ночевать (вернее остаток ночи) в этой комнате. Расстелили на полу свои военные шинели, под головы положили вещевые мешки и заснули, как убитые! Утром я побежал в пулемет. Команду… а Соня должна была позаботиться о пищею. Хозяйка комнаты, живущая по соседству с нашей комнатой, дала нам информацию как о себе, так и о жизни в Севастополе. Хозяйка была замужем, муж служил во флоте. Квартира состояла из двух комнат (одна наша пустая) и кухни. В нашей комнате жили короткое время какие-то военные, которые привезли складные постели, стол и несколько стульев. А когда уехали - всё увезли с собой. Обстановка у хозяев была очень скудная, так что ничего не могли дать в нашу комнату. Что касается варки, то хозяйка разрешила, когда будет варить, сварить что-нибудь и нам. Что касается обедов, так я сговорился с нашей военной кухней - давать и нам воинские обеды, за которыми должна была ходить Соня, благо это было недалеко. Как сказала нам хозяйка, в городе мало хлеба и поэтому дают его в очень ограниченном количестве. Все горожане питаются главным образом „бычками“, которые продают в большом количестве на рынке. Это мелкая рыбёшка, которую можно варить, жарить и в особенности делать из нее суп. Вот мы ими и питались, прикупая кое-что из съестного в лавках. Хозяйка где-то достала 2 соломенных матраца, на которые Соня купила простыни и кое-что из белья. Одним словом, началась для нас „новая жизнь“!