Эмиграция
У меня был адрес французского распределительного беженского пункта (который я получил в госпитале). Вот туда-то мы и направились. Только теперь мы оба почувство-вали огромную пользу приобретенных когда-то Соней знаний французского языка в гимназии. Помогло нам и то, что почти каждый интеллигентный турок знал по - фран-цузски. Благодаря тому мы довольно быстро нашли французский распределительный пункт. И здесь, совершенно неожиданно произошла случайная встреча. Встретили мы отца Виноградова, который был священником в церкви Кадетского корпуса, где мы жили у Канышиных. Мы так обрадовались, что чуть-ли его не расцеловали. Это был хороший человек. Он, как оказалось, жил в одном из французских беженских лагерей и отправлял богослужения для русских беженцев. Он нам дал много ценных советов. Прежде всего направил нас в общежитие, где мы можем переночевать одну ночь. За-тем он не советовал обращаться к французам с просьбой о поселении в лагере для бе-женцев. Условия в лагерях неважные. Житье в бараках, плохое питание, а в особенно-сти отношение французов - заведующих и служащих - все это заставляет желать лучшего, чем это существует в действительности. И посоветовал поехать в анг-лийский лагерь для русских беженцев, расположенный в 30 км от Истамбула. Он лично там не был, но слышал от знакомых, живших там - условия жизни там не слишком хорошие, но лучше французских лагерей. Мы согласились. Отец Виноградов в канцелярии распределительного пункта достал для нас письменное „направление“ в английский лагерь в Тузле. Мы поблагодарили отца Виноградова за помощь и расстались с ним. Больше мы с ним не встречались.
Встреча в Истамбуле со священником Виноградовым напомнила мне эпизод в лагере в Галлиполи, который произвел на меня огромное впечатление и о котором я забыл на-писать в своем месте…
Размещенные в лагере в 7 км от городка Галлиполи добровольцы несмотря на занятия физическими упражнениями, прогулками - вообще вели скучную жизнь. Ни газет, ни книг, конечно не было и помину. В нашей семейной палатке еще в начале находи-лись темы для разговоров, в особенности благодаря неиссякаемому источнику тем у дам. А мужья-офицеры собирались в группы для игры в карты. Но так как настоящих карт не хватало, делали их из картона от больших коробок, которые брали из кузни. Одним словом, ужасная скука! Но вот в декабре 1920 года распространились слухи о том, что наше начальство собирается организовать на Рождество богослужение и по-этому необходимо образовать хор. Нашелся регент из Корниловского полка, который во- первых стал собирать добровольцев с голосами, а во-вторых вспоминать церковные песнопения. Собрал он хор приблизительно из 15-20 человек и стал с ними репетировать. Я ходил послушать и выходило довольно прилично. И вот перед 25.декабря приехал из Истамбула православный русский священник, который жил в беженском лагере. Чтобы не привлекать внимание турок, волосы имел подстриженные. Привез с собой в чемоданах облачения и церковные принадлежности. С хором он сделал репетицию и дал регенту порядок богослужения. И вот, 25. декабря . Был прекрасный солнечный день, когда на самой большой площадке между палатками, собралось больше тысячи добровольцев. В середине площадки был поставлен стол с несколькими иконами и крестом. Священник был между 50-60 годами и имел очень хороший голос. И когда началось богослужение, настала гробовая тишина. Все мы были в военной форме. Это еще больше напоминало трагичность, глобину и трогательность момента. А мне напомнило дорогую сердцу Родину, теперь истерзанную, окровавленную, а мы, ее защитники, заброшенные в чужом краю, вдали от населенных мест. Сердце сжималось, клубок подкатывал к горлу! И когда запели „во царствии твоем“ и „иже Херувим“ - раздались рыдания … и женские и мужские. Все присутствующие переживали сильнейшие душевные переживания и потрясения! Голос священника проникновенно раздавался в тишине . А хор прекрасно пел церковные песнопения … заглушая в душе каждого скорбные чувства и примиряя с тем, что пережил каждый из нас. В день Рождества был и парадный обед, который состоял из обычного риса, по коробке сардин на человека, банки мясных консервов на двоих и одной бутылки вина на двоих . Подобный „роскошный“ обед мы имели первый и последний раз.
На первых шагах после ухода из военного лагеря судьба оказалась к нам милостивой. А встреча на французском распределительном пункте отца Виноградова подтвердила пословицу „Бог не без милости -свет не без добрых людей!“ Чтобы не терять время и не очутиться без ночлега, мы сразу же поехали на вокзал и после недолгого ожидания мы сели на поезд, который как нам сказали - идет через Тузлу, куда мы направлялись. Сели, конечно, в 3-ий класс. Пассажиров в вагоне было мало и мы уселись у окна и с любопытством смотрели в окно, как живут турки. Но вот неожиданно появился кон-дуктор турок и начал нам что-то говорить по турецки. Мы, конечно, сообразили, что он от нас хочет и показали ему бумажку из французского распределительного Пункта, написанную по французски, в которой упоминалось слово Тузла. На словах же я по русски, Соня старалась по французски – объяснить ему, что мы русские беженцы и нас посылают в Тузлу, в английский лагерь. И что в бумажке написано, что едем бесплат-но, потому что у нас денег нет. Турок что-то понял, но не из бумажки, которую держал в руках и не из наших слов, которые не понимал ни слова, а благодаря моей военной шинели и фуражки. Долго качал головой, вернул бумажку, махнул рукой и пошел дальше. Через пол часа нам пассажиры сказали - „Тузла!“ Мы собрались и пригото-вились выходить. Многие турки улыбались и кивали нам рукой, очевидно прощаясь и желая всякого добра, повторяя слова „рус, рус“ !! Вышли на станцию .Начальник станции показал нам дорогу в лагерь. Немного говорил по -французски и сказал, пока-зывая на пальцах 2-3 км. Мы двинулись в путь и через пол часа были у ворот лагеря. Рядом с воротами был небольшой домик, в котором жил заведующий и была канце-лярия. В канцелярии случайно оказался пожилой человек, русский и заведующий. Рус-ский шутливо заявил - „приветствуем вновь прибывших гостей английского короля Георга V.“. Заведуюший сказал, что места для нас есть, но постелей нет, все заняты. Я спросил, на чем же мы будем спать? На это он ответил, что нам придется привыкать к некоторым неудобствам. На это я ему ответил, что к неудобствам-то мы давно привык-ли, но хотели бы уже начать привыкать и к удобствам. После записи в списки живущих в лагере заведующий предложил показать нам место, где мы будем временно жить. Временно потому, что из лагеря беженцы получат возможность переселиться на постоянное жительство в другие государства, которые они изберут, в том числе и Англию. Лагерь из себя представлял 10-15 деревянных бараков, в которых по обеим сторонам были двери, ведущие в отделения разных размеров с деревянными постелями с тюфяками и одеялами и не подушками - подголовниками. Наконец мы вошли в барак, где было предназначено жить нам. Заведующий показал на двери и сказал, что это отделение для двух. Когда мы вошли, то оказалось, что вместо постелей около стен на полу стоят .носилки, в которых носят раненых. На носилках тюфяки, одеяла и подголовники. Около небольшого окошка стоит столик, покрытый клеенкой и две табуретки. Впечатление от обстановки отделения было очень неприятное, в особенности от носилок, стоящих на полу .На мое заявление, что спать на подобных ложах будет очень трудно, потому что очень узкие, заведующий ответил, что это пока, что он постарается достать что-нибудь более подходящее для спанья. Как я узнал от русских живущих в лагере, условия жизни в лагере далеко не соответствуют званию „гостей английского короля“. Главное не в качестве - в количестве. Обслуживают лагерь 10 человек, из которых несколько человек англичан, говорящих на ломаном русском языке. Есть в лагере и фельдшер, русский. После полуголодного существования – главным образом рисом – в военном лагере в Галлиполи, питание в английском лагере казалось нам вполне удовлетворительным, хотя далеко не соответствовало нашему аппетиту. Утром получали кружку чая с сахаром , несколько ломтиков белого хлеба, ложечку масла или сала и ложечку густого варенья, которому была очень рада Соня. На обед миска супу, в котором что-то плавало (картофель, что-то из теста, изредка и кусочки мяса) И на второе или каши, изредка маленькие кусочки мяса, или макароны… Ужины были простые - картошка, макароны, сардинки, которые были в Турции очень дешевые. Но все это в микроскопическом количестве. Среди „гостей короля“ были парни, которые не моргнув глазом, проглотили бы и пять таких обедов!. Многие лагерники могли кое-что купить в добавок в небольшом буфете, который был при канцелярии. У Сони было богатство, которое она хранила как „зеницу ока“. И видя, как другие расстаются с некоторыми вещами, решила расстаться и со своим богатством, которое сослужило ей большую службу в критические моменты жизни. Это был котиковый палатин представлявший часть котикового манто, который она имела в Москве и при последнем посещении Москвы из Сум захватила его с собой. Палатин был длиной приблизительно 1 метр а шириной 30 см. Он был очень теплый и удобный. Соня употребляла его как подушку, закутывалась в него во время зимних переходов на Украине. А теперь, как она рассчитывала, не будет в нем такой необходимости. Она хоть и с большим сожалением решила с ним расстаться. Нашлась и покупательница! Это русская дама, которая эвакуировалась с добровольцами из Севастополя и одна из первых попала в этот в этот лагерь с тем, чтобы выехать в Англию. Она была из очень богатых купеческих семей в Москве и ей удалось вывезти с собой много золотых вещей и драгоценностей. Нам и посо-ветовали просить за этот палатин не меньше 50 лир. Эта дама почти не торговалась … и мы получили, как нам казалось - большую сумму. Теперь и мы могли кое-что купить в буфете .
В лагере было около 100 человек, приблизительно половина из Добровольческой ар-мии, остальные гражданские, которые ждали разрешения на выезд в другие государст-ва. Жизнь в лагере была тоже скучная. Развлечение было - хождение „в гости“ по баракам. Однажды заведующий вызвал желающих молодых лагерников пойти в ночной караул, приблизительно в 10 км от лагеря, о котором просили здешние турецкие власти. За эту службу будет выдан двойной дневной паёк. Конечно, мы, несколько десятков человек - охотно согласились. Срок выступления был назначен вечером, когда стемнеет.
Дело в том, что в это время происходила война между турками и греками. Турецкий султан был низвергнут и во главе государства стал молодой генерал Кемаль-паша, который внутри государства провел либеральные реформы, поддержанные всем наро-дом. Но одновременно во внешней политике между турками и греками начались споры из-за пограничных областей, так и из-за положения греков внутри Турции. По некоторым вопросам Кемаль-паша одержал полную победу и его популярность очень возросла. К его имени Кемаль-паша присоединили Кемаль-паша-ататюрк , что означает „отец народа“
Настал назначенный вечер. После ужина „добровольцы“ в ночной караул в числе 20 человек собрались у канцелярии заведующего. Там нам выдали каждому старинные винтовки - патронов к ним не дали. На мой вопрос - „а патроны?“ Ответ был – „ко-гда понадобятся, тогда и выдадут!“ Из этого я заключил, что они, т.е. патроны к вин-товкам не существуют. А вся затея с ночным караулом ни больше, ни меньше как же-лание заведующего припугнуть нас лагерников, что недалеко от нас фронт. Но мы все эту затею приветствовали, как прогулку, возможно и с приключениями. Шли по не-ровной местности, по едва заметной дороге. На полдороге был привал „перекур“ . Затянулся и я отличным легким турецким табаком, который был очень дешевый. До прихода в Турцию я не курил. И только в Турции я „соблазнился“ и начал смолить …как школьник „баловаться“ курением … А потом это баловство стало привычкой, но настоящим курящим (по 20-30 штук) никогда не стал, для меня наивысшая норма была 10-15 штук. После „перекура“ пошли дальше … пока не дошли к группе оливковых деревьев, которые стояли в одиночестве в открытом месте, насколько было можно разобрать ночью. По каким-то причинам здесь мы и остановились, расположившись как караул. Кругом ни души, не только человеческой, но и звериной. И вдруг со всех сторон, среди полной тишины стало доноситься завывание шакалов. Стало холодно и мы с разрешения старшего ведущего сломали грубый сук у оливкового дерева, поломали его на более мелкие сучья и сложили в кучку. А потом подожгли - оливковые сучья, хотя были и сырыми вспыхнули, как факел, что нас очень удивило. Сучья горели голубоватым огнем (причина в масляности древесины). Мы все стали приятно согреваться. А некоторые из караула - кулак под голову стали похрапывать под приближающееся завывание шакалов, внимание которых привлекал огонь и люди. Многие, выспавшиеся в лагере, сидели у огня и вели в поэтической, таинственной обстановке мирные беседы о событиях в России, о гражданской войне и, конечно, о том, что ждёт нас в будущем. Перед рассветом наш ведущий скомандовал – „домой!“, что очень всех обрадовало. Спящие вскочили. Все повесили свои ружья на плечи и двинулись в путь, исполнив свой „воинский долг“ перед турецким правительством и заработав двойную порцию „менажа“, полагающегося на день. А вернувшись в лагерь и освобождённые от всех полагающихся им дежурств по лагерю, мирно высыпались
Как-то ночью я почувствовал небольшие боли в правом ухе. На следующий день боли усилились. Пошли к фельдшеру. Фельдшер посоветовал – положить на ухо теплую по-вязку, как сказал, „где-нибудь надуло!“ Но на 3-ий день никакие теплые повязки, ни масляные капли, которые накапал в ухо фельдшер, не помогали. Ночью боли усили-лись настолько, что я всю ночь не спал, стонал. Утром пошли к фельдшеру и по совету некоторых лагерников потребовали, чтобы фельдшер немедленно нас направил в Ис-тамбул, в американский госпиталь для русских пациентов. Он на счастье знал адрес госпиталя и написал мне сопроводительную записку. С первым же поездом и со своим скарбом, я в воинской русской шинели и с завязанным ухом, поехали в Истамбул. Мы знали, что госпиталь находится в части города под названием „Харбин“. Всю дорогу я стонал от боли. Госпиталь мы нашли довольно быстро. И как же мы были рады, когда в госпитали нас встретили русские сёстры. Немедленно вызвали доктора-хирурга. Им оказался доктор Дорожинский, атлетического сложения. Он дал немедленные приказы сёстрам - позвать докторов в операционную, меня раздеть, дать больничную пижаму и отвести в операционную, там приготовить хлороформирование. А Соне сказал, что необходимо немедленно меня оперировать. Операция продолжится очень долго. Когда Соня сказала, что ей некуда деваться, что мы пришли из Тузлы, из английского лагеря, доктор сказал сёстрам, чтобы ей нашли место в госпитале. Через каких-нибудь 5 минут я уже лежал на операционном столе и около меня стояли врачи с закрытыми лицами - а один мне запихнул в нос трубки и сказал, чтобы я закрыл рот и глубоко дышал. И я стал чувствовать и видеть, как всё и всё исчезает и я погружаюсь „в небытие“ - еще успела мелькнуть мысль - это с м е р т ь моя ! А пришел я в себя на постели, с обвязанной головой и с ужасной головной болью. Моментально появился доктор, который внимательно посмотрел мне в лицо и сказал только одно слово « х о р о ш о ! « и исчез. Стал оглядываться - в комнате несколько постелей, на которых некоторые лежат … а некоторые сидят в халатах . Соображать мне мешала сильная головная боль. Закрыл глаза и только прислушивался к тому, что около меня говорят. И так лежал очень долго, пока головная боль не стала ослабевать. Слышал, как сестра сказала, чтобы я голову не двигал. К вечеру пришла Соня, хотя сестра ей что-то говорила, что ко мне еще нельзя подходить. Но она постояла у кровати в ногах. Я ей улыбнулся и помахал рукой. Она мне ответила и должна была уйти по приказу сестры. Ночь после операции я не спал, только дремал. Приходили сёстры и дежурный доктор. Спрашивал , как я себя чувствую. Я отвечал, что еще чувствую головную боль. Успокаивали, что это постепенно пройдет.
К сожалению боль чувствовалась и на другой день. Утром пришел доктор Дорожин-ский и сказал, что очень рад, что всё в порядке и лицо „не перекривило“, как у другого пациента, донского полковника, у которого левая щека отвисла. Это происходит от того, что при операции происходит нарушение лицевого нерва и щека отвисает. Ко-гда я вышел из своего „операционного“ состояния и голова перестала болеть, доктор Дорожинский мне сказал, что мы с Соней пришли в последний час, на час позднее - было бы поздно и он никак бы не мог мне помочь. Как раз в одной из палат лежит пациент с подобным же воспалением среднего уха. Но пришел поздно и операция не помогла, гной из уха проник в мозг и произошло помутнение мозговой оболочки - и он скончался. Фамилия его - Занько, был он украинцем, я его знал еще в Галлиполи. Донской полковник с обвязанной головой и кривым лицом рассказал мне - в чем со-стояла эта операция. По латыни она называется „mostoiditus“ – по русски „трепанация черепа“, делали отверстие за ухом, чтобы проникнуть до среднего уха и выпустить скопившийся там гной. Отверстие за ухом должно быть довольно глубокое. Делают его так, что маленькой стамеской и молоточком откалывают по кусочку кость в черепе и потом марлей вычищают от гноя среднее ухо. Как операция (моя операция длилась около 3 часов) так и процесс заживания длятся очень долго (несколько месяцев).
Не прошло и недели, когда я еще лежал в постели и не ходил, произошел переполох в целом госпитале. Как раз в моем этаже, хирургическом отделении произошел пожар, который быстро стал распространяться по всему отделению. К нам лежащим пациен-там быстро прибежали санитары с носилками, переложили с постелей на носилки и сквозь дым, распространившимся по коридору, по лестницам (я лежал на 3-ем этаже) вынесли в сад перед госпиталем. Лежа на носилках …я наблюдал всю картину туше-ния пожара по – турецки. Конечно, вся эта суматоха, крики, стоны тяжело больных и совершенно примитивная, так называемая пожарная турецкая команда, которая при-бежала через ? - ? часа после начала пожара и вызова пожарных - всё это на меня производило сильное впечатление и я лежал в нервном состоянии . Если бы не мое тяжелое и нервное состояние, то можно было бы и смеяться, как бежали босоногие турки-пожарные за бочками с водой, поставленных на повозках, запряженных парой лошадей и суетившихся с ведрами около бочек. На счастье, пожар довольно быстро усилиями не столько турок, сколько служащих госпиталя локализирован и ограничил-ся тем, что выгорели две палаты на нашем хирургическом отделении. Хорошо, что моя палата оказалась целой и меня после приведения в порядок перенесли на мое ме-сто. Через 5-7 дней мне доктор разрешил встать и походить по комнате. В то же время меня позвали на первую перевязку после операции. На эту первую перевязку я не забу-ду до смерти! Это была настоящая пытка!! Когда мне разбинтовали голову и доктор пинцетом начал вытаскивать из раны турунды гнойно-окровавленные, я закричал! Мне казалось, что из головы мне вытаскивают какую-то часть головы или мозга. Я стал орать во всё горло! Доктор успокаивал, что это быстро пройдет. Но секунды мне казались вечностью! Наконец присохшие турунды все вытащили и глубокая рана была вычищена, хотя и с меньшей болью. Свежие турунды доктор снова вложил и голову снова забинтовали. Доктор сказал, что следующие перевязки будут без таких болей, как это было в первый раз. И я сам пошел в палату на свою постель. Соня, конечно, все это время сильно волновалась и приходила каждый день в госпиталь. В начале, пока я лежал в госпитале, Соня принуждена была жить в переполненном женском общежитии, куда она ходила вечером на ночевку. На обеды записалась в русскую столовую, организованную американцами. Обеды, как она говорила, были довольно сытые, но однообразные (супы почти без жиров, на второе – рис, макароны с маленькими кусочками мяса, сосисками ), давали и на холодный ужин, иногда чай (к чаю куски белого хлеба и коробочку сардинок). Подобное „меню“ было каждый день. А на сладкое покупала себе (сладкое Соня очень любила) самые дешевые специфические турецкие сладости, которые приносила и мне в госпиталь. Это куски варенных и слипшихся в массу - финики, очень вкусные. Их турчанки целыми масса-ми продавали на улицах, так же как и халву, которую очень любила и в России. Соня много ходила по городу, осматривая достопримечательности.
В госпитале моя жизнь проходила своим обычным больничным порядком. Каждые 2-3 дня перевязки, но уже без боли, меняли турунды. Но мне было очень тяжело, когда я думал о положении Сони, которая жила в очень плохих условиях в общежитии. При-близительно через месяц мне доктор позволил отпуск на 2 дня. Для меня это была большая радость. Но куда? „Дома“ у нас не было. Но у Сони сохранилось несколько лир, которые она заработала тем, что брала домой (в общежитие) из организации „Красного креста“ работу - шить рубашки и другие вещи, хотя без швейной машины было очень трудно . Так вот нам посоветовали идти в район города, который называл-ся „Галата“, где есть дешевые гостиницы. Пошли в „Галату“. Дело в том, что город Истамбул делится на 3 части, резко отличающихся друг от друга. Главная улица и прилегающий к ней район была „Пэра“ - это чисто европейская часть. На улице „Пэра“ были превосходные европейские магазины и многоэтажные европейские здания. Улица была чрезвычайно оживленная. Тротуары были полны прохожих, говорящих на самых различных европейских и азиатских языках. Но громче всех был слышан французский и итальянский. Турецкие и греческие обыватели города почти тонули в массе иностранцев. Но иногда вырывался из громкого общего говора и наш родной русский язык. И от этого становилось как-то легче на душе. С улицы „Пэра“ мы пришли в район „Галата“ на главную улицу. Улица была тоже очень оживленной и шумной. Но проходящие были одеты очень скромно. Почти все прохожие это были греки. Магазины уже не были такие богатые, как на „Пэра“, но скромные магазинчики и лавочки, в которых можно было найти всякую мелочь. „Отель“ мы нашли быстро, но это не был „отель“ - скромная и довольно мрачная гостиница. Но мы были рады, что служанка нас привела в отдельную комнату, в которой мы, несмотря на старые помя-тые кресла и диван и весьма подозрительное постельное бельё, можем находиться одни целых два дня. Наконец-то мы могли после такого продолжительного времени броситься в объятия друг друга и вдоволь нацеловаться! Пересчитав, сколько было денег у Сони (у меня не было „ни копейки“!) мы решили, что можем идти поужинать внизу в какой-то закусочной. Там мы нашли два места и договорившись наконец, Соня по - французски а я по- русски, что обслуживающий нас понял, что мы хотим, чтобы он принес куски жареного мяса с гарниром по -гречески (был очень наперченный) и по стакану красного вина. На следующий день нам пришла блестящая мысль - написать Милюковым в Париж, где Павел Николаевич Милюков был редактором популярной среди русских газеты „Последние новости“. В письме написали о Добровольческой армии, о моем ранении, операции и о нашем безвыходном положении. Через какие-нибудь две недели мы получили от Анны Сергеевны (сестры матери Сони) письмо, в которое была вложена крупная сумма франков. Это было такое счастье! Соня, как очень практический человек быстро сообразила, как эти деньги в нашем положении распределить. В Истамбуле существовало еще от старых добрых времен отделение „Земгора“. В России до октябрьской революции существовало учреждение, которое состояло из городских и земских (провинциальных) представителей, цель которых бы-ла помогать военным и частным учреждениям во время первой войны. Отделения „Земгора“ были и за границей, в том числе и в Истамбуле. Это отделение в Истамбуле имело в аренде дом, где отдельные комнаты сдавали за небольшую плату в наём. В этом доме получила комнату и Соня в виду того что я лежал после серьёзной операции в госпитале. Как я уже писал выше, Соня имела небольшую работу в русском „Красном Кресте“, отделение которого находилось в Истамбуле еще со времен войны. Эту работу - шитьё рубашек нужно было выполнять главным образом на швейной ручной машине в помещении „Красного Креста“. Но на складе „Красного Креста“ были ручные швейные машины, на которых не шили. Соня обратилась к заведующему „Красного Креста“ с просьбой продать одну из этих машин, чтобы она могла шить дома, когда теперь у нас своя комната. Заведующий согласился и мы за 2 турецкие лиры стали обладателями „орудием производства“. Одним словом, Соня „стала на собственные ноги“, хотя пока в одиночестве, я еще находился в госпитале. Шел февраль 1921 г. и второй месяц моего пребывания в госпитале. В виду того, что всё мое лечение ограничивалось перевязками - а Соня жила уже в собственной квартире, я стал просить доктора Дорожинского выписать меня из госпиталя с тем, что я буду ходить в амбулаторию на перевязки. Он согласился и я, о радость! Оказался наконец, в собственной квартире. При чем, не только в своей комнате, но и .в отдельной постели с чистым бельём. Кончились военные переходы в течении двух лет, когда спать приходилось в крестьянских переполненных избах, в сараях, просто в стогах соломы и сена, или в перелесках выбрав кочку под голову вместо подушки. А бедная Соня тоже все эти два года жила не в особенно лучших условиях. Спала в повозках хозяйственной части полка. Часто укрываясь под повозку от артил-лерийской стрельбы. Наконец, после эвакуации за границу - жить в большой палатке, не имея своего угла в Галлиполи и в носилках для раненых в бараке английского лагеря в Тузле. А когда я попал в культурные условия госпиталя в Ис-тамбуле, бедная Соня должна была жить в тесных и мало культурных условиях жен-ского общежития. Теперь всему этому конец! Мы с Соней опять стали культурными людьми, потому что живем в культурных условиях, как все культурные люди. Через несколько недель, мне доктор сказал, что в виду того, что рана в голове зажила, я могу перестать ходить на перевязки. Это для меня тоже была большая радость. Чтобы зара-ботать на двоих и жить не отказывая себе в необходимых вещах и принимая во внима-ние довольно низкую плату за сшитые рубашки, Соня брала работы столько, что долж-ны были работать с утра до вечера. Но, несмотря на работу мы находили время и на культурные развлечения и на общение с другими русскими эмигрантами. Среди очень часто нас посещающих был и муж популярной в России поэтессы Марины Цве-таевой. В судьбе этой пары мне пришлась волею судьбы роль древне - греческого бога Гименея, который занимался соединением молодых пар. Муж Цветаевой, Сергей Яковлевич Эфрон происходил из московской аристократической семьи и учился на историко-филологическом факультете. После войны ушел на юг и там поступил в Добровольческую армию. Но активно в гражданской войне почти не участвовал. Был и в Галлиполи. Потом оттуда ушел в Истамбул, где жил случайными заработками и в основном питаясь за счет американской организации, как и все остальные русские. Марина Цветаева жила в Москве. Она была противосоветских убеждений и поэтому после запрета всех свободных газет и журналов и введении строжайшей цензуры - осталась без работы. Но так как она была дочь профессора-директора большого музея им. Александра III,(императора) изящных искусств, то Марина кое-как существовала. Цветаева разыскивала своего мужа Сергея и поместила в газете „Последние Новости“ объявление о розыске, писать о муже Эфроне знаменитому поэту Бальмонту. В один прекрасный вечер пришел Эфрон на чай как обычно с „комком“ фиников, с которыми мы пили чай. Эфрону я показал номер газеты „Последние Новости“ – которые читала вся русская эмиграция - (я покупал ежедневно). Объявление Марины в газете произвело на Сергея огромное впечатление. Он немедленно написал на имя Надсона заказное письмо. Завязалась переписка между мужем и женой. Но встретились они только в Праге…
Оказавшись у себя дома - я наконец, почувствовал себя свободным. Этому чувству способствовало и то, что я наконец избавился от головной повязки, которую я носил несколько месяцев...А одетый в военную шинель (длинную, „дроздовскую“) казался публике раненым с фронта. Но все же, несмотря на военную шинель - меня тянуло походить по городу и посмотреть на его достопримечательности. Город Истамбул, как я уже вспоминал, был разделённый на три главные части, резко отличающиеся друг от друга. Главная улица его европейской части – „Пэра“ была не широкая и не соответствовала тому движению, которое на ней происходило. Между открытыми экипажами, каретами, повозками, запряженными лошадьми, ослами и людьми неожиданно встречался автомобиль с треском и сильным шумом, пугающий конкурентов тяги лошадей и ослов. Но зато были по обеим сторонам улицы шикарные магазины со всевозможным товаром, на которые мы с Соней, не видевшие ничего подобного в Москве до революции, таращили глаза. На тротуарах было очень много проходящих европейцев, в элегантных костюмах. Интересно отметить, так как Турция в войне участвовала на стороне немцев, то город Истамбул был под надзором главных европейских государств - Англии, Франции и Италии. И вот на улицах Ис-тамбула можно было видеть трех представителей этих держав, одетых в парадную форму, торжественно шагающих по середине улиц города. Был я сам и в другой части города - греческой „Галате“. Название главной улицы этой части не помню, но это была улица кипящая греками, причем толпа не различала ни самой улицы ни тротуаров. Повозки с лошадьми и вручную едва передвигались. Прошел я мимо „отеля“, где мы с Соней останавливались ,но не имели времени ходить по Галате. ...Но я решил посетить и улочку, о которой мне рассказывали знакомые русские эмигранты. После нескольких переулков я вышел на светлую уличку с небольшим количеством прохожих. Как раз в это время шли торжественно 3 военных представителей великих держав по середине улицы. Сначала я ничего особенного не заметил. Но когда пошел дальше, по левой стороне около целого ряда открытых и закрытых дверей, с женщинами, стоящими в дверях, одетых в полном неглиже и приглашающих на всех европейских языках мужчин зайти к ним, то я понял, что вижу эту „достопримечательность“, о которой мне говорили. Проходя дальше, между французскими, немецкими, английскими и иными приглашениями, услыхал приглашение и на русском языке. „Русский! Приходи ко мне, хорошо будет“! Я только покрутил головой и пошел дальше.... В открытых дверях с небольшим окошком рядом, стояли женщины - брюнетки, блондинки, молодые, пожилые - одним словом „выбор“ был разнообразный. Я прошел всю уличку и вся она с левой стороны была заставлена этими комнатушками с закрытыми и открытыми дверьми. Меня поразило, как это в европейском городе… под наблюдением представителей европейских держав, может происходить открытая продажа женского тела!
Наконец, вместе с Соней побывали мы в исламской, турецкой части города - во внут-реннем Истамбуле. Это самая большая часть города. Вся эта часть города производит большое впечатление своим чисто ориентальным колоритом и величественным видом мечетей, среди которых особенно выделяется огромными размерами и чистотой стиля - мечеть „Ай-София“. Эта мечеть была преобразована из православного храма, по-строенного императором Константином в первых веках христианства и посвященного Св. Софии ( по гречески, по русски „мудрость“). Турки оставили это название в знак уважения к христианской вере „Ай-София“ (Ай – святая). При входе в мечеть, конеч-но, нужно снимать свою обувь и надевать туфли. Внутри на левой стороне огромного купола заметны следы, как будто руки. Турки объясняют эти следы, как части отпеча-танной руки самого пророка Магомета, который въехал на коне в мечеть и приложил руку к куполу. Эта мечеть „Ай- София“ своими размерами и внутренней отделкой на-поминала нам Храм Христа Спасителя в Москве, поставленный на народные деньги в память победы над французами и варварски взорванного большевиками в 30-тых годах нашего столетия. Проходя по улицам исламского Истамбула мы заметили, что жилые дома почти все одинакового ориентального стиля, причем все окна с решетками. Это как последствие исламского отношения к женщине (затворничество). Общее впечатление от площади, на которой расположены мечети и минареты - пустынное, мало видно людей. Но чистота улиц и домов окрашенных по преимуществу в белую краску производит большое впечатление.
Количество русских в Истамбуле заметно увеличивалось. В столицу Турции приходи-ли главным образом из Галлиполи. Начальники бывшей Добровольческой армии по рассказам пришедших оттуда, пришли наконец к заключению, что средства для под-держания существования остатков Добровольческой армии иссякли - а новые не по-ступают - а потому пришли к единственному решению перевести оставшихся еще в Галлиполи на беженское положение. Поэтому стали хлопотать о массовых разреше-ниях некоторых государств, главным образом славянских, как например Югославия, Болгария перевести в качестве гражданских беженцев в эти государства. На эти прось-бы более охотно откликнулась только Югославия. Но не полагаясь на заботы бывших начальников многие добровольцы ушли искать счастье за границей …полагаясь на самих себя. Вот эти-то индивидуалисты и появились в Истамбуле и оказалось их не так мало. К сожалению, условия заработка в городе были минимальные. Сводились они для сильных и здоровых мужчин к работе грузчиками в порту „Золотого Рога“, где десятками приходили, уходили и стояли в порту пароходы, ожидая разгрузки и нагрузки. Но русские, какие бы они не были здоровыми и сильными не могли конкурировать со слабыми (на вид) турками. Постоянная тяжелая практика сделала турок незаменимыми профессионалами-грузчиками. Я собственными глазами видел, как на улице „Пэра“ по лестнице спускался вниз турок, согнувшись в три погибели тащил на спине......пианино, обвязанное широкими брезентовыми ремнями. На его лице я не заметил никакого напряжения. Сколько может весить пианино? По моему, минимально два центнера. На вид турок был худой. Его можно сравнить с муравьем, который тащит кусок хворостины, в 15-20 раз больше и тяжелее, чем он, муравей. Конечно… русские долго не выдерживали тяжелую работу грузчика в порту и через несколько дней уходили искать более легкую работу. Часть из них действительно находили такую легкую работу, которую могли выполнять и дети-подростки. Дело в том, что некоторые русские дамы, жены офицеров, проявили инициативу. У благотворительной организации американцев брали в долг, на строго определенный срок некоторую сумму денег. И на одолженные деньги купили необходимый материал для изготовления „пампух“. Эти „пампухи“ стали продавать на улицах, главное на „Пэра“, русские на деревянных лотках. „Пампухи“ были на вид очень аппетитные и поэтому стали быстро раскупаться. Благодаря тому, что цена „пампух“ была не высокая и каждому доступная, то один полный лоток (несколько десятков) в течении полчаса был продан и продавец шел за новым товаром. Производство стало расширяться, инициаторше пришлось взять помощниц - делать и варить в масле „пампухи“ - и продавцев с лотками. Взятые в долг деньги были раньше срока выплачены. Но появилась конкуренция. Некоторые дамы стали делать „пампухи“ на свой риск. И на улицах „Пэра“ и „Галаты“ продавцов с „пампухами“ стало столько, что „пампухи“ стали меньше покупать, что сократило и производство.
После того, как я выписался из госпиталя, мы с Соней пустились в работу по шитью мужских рубашек, которую получали из Красного Креста. Работали с утра, как встава-ли и до сна, когда ложились спать. Работа, которую мы получали, должна была быть сдана точно в назначенный срок. А если не была сдана - лишали работы. Но вот од-нажды, работы было столько, что работая нормально, т.е. целый день (кроме еды!), мы увидели, что не в состоянии на другой день сдать работу и потому решили ночью не ложиться спать а шить и день и ночь - пока не кончим. Между прочим, Соня шила рубашки на машине, крутила ручку, а я пришивал пуговицы. Глубокой ночью, около 1-2 часов, Соня стала „заговариваться“, крутила ручку и говорила какие-то несуразности. Меня звала „мамой“. Видя это, я стал просить Соню остановить работу хотя бы на полчаса, уверяя ее, работу к утру кончим и до обеда сдадим. Она послушалась и мы полчаса сидели молча. Отдохнув немного, стали продолжать, но уже в нормальном состоянии. А я стал даже шутить! В 10 часов утра у нас был урок французского языка, который нам давала безвозмездно одна удивительно симпатичная француженка, докторша по профессии и жена одного дипломата на французском посольстве. Работу мы кончили, сдали и пошли на урок, извинившись за небольшое опоздание. На урок ходило нас, русских, приблизительно человек 10. Соня была одна из лучших учениц и почти свободно могла объясняться с француженкой, большинство же, в том числе и я, начинали с „азов“. Когда очередь дошла до меня, докторша меня спросила, когда я вчера лег спать. Вопрос я понял, но кое-как ответил ,, что я работал всю ночь и еще не спал. Докторша решила, что меня не поняла и спросила Соню, что я сказал. Соня повторила, что они оба не спали а работали, шили рубашки для Красного Креста. На это докторша всплеснула руками и закатив глаза к небу, сказала „О Боже, о Боже !“…
В виду нашего „благоустройства“ (квартира, работа) к нам все чаще и чаще стали забе-гать на чашку чая многие знакомые и малознакомые русские, которым еще не посча-стливилось как-нибудь „устроиться“, чтобы что-нибудь подработать. Одновременно распространились слухи, что Чехословакия, в частности Прага, правительство во главе с профессором Масариком, приняли большую группу выдающихся представителей русской интеллигенции и не прочь принять в ЧСР группу бывших студентов, которым не удалось окончить высшие учебные заведения в России. Это я прочитал в русской газете „Последние Новости“. В газете, между прочим, упоминалось и о том, что в Праге образовался комитет во главе с русским профессором Алексеем Степановичем Ломшаковым. Соня сказала, что на дочери Ломшакова женился ее двоюродный брат Константин Семенович Уваров, который был в Москве перед революцией на последнем курсе высшего коммерческого училища. Узнав об этом я сказал, чтобы она немедленно написала Косте Уварову письмо о нашем положении и о положении остальных русских в Истамбуле. Пока шла переписка - произошел случай, который позволил снабдить некоторых русских в Истамбуле небольшой суммой денег. А было дело так....Однажды проходя по улице Пэра… я в углу одного дома заметил маленький магазинчик с небольшой витриной, в которой были выставлены мелкие золотые и серебряные вещицы, уже бывшие в употреблении (ложечки, ножички, фарфоровые старинные чашки, карманные часы и между ними старинный образ Божьей Матери в золотой оправе. Пока я стоял и рассматривал выставленные вещи, мне пришла мысль - устроить лотерею на выставленные вещицы и заплатить за них, когда кончится лотерея и в руках будет определенная сумма денег. А остаток после платежа пойдет на помощь русским. Зашел в магазин и......о счастье! Владелец магазина оказался греком, выходцем из Крыма. Всё понимал и немного говорил по- русски. Я ему рассказал про свой план. Грек охотно поддержал его. Я был очень рад! И побежал домой....Дома, у нас сидел Эфрон и еще несколько человек русских. Я рассказал им свой план. Началась работа. Поддержало нас главным образом американское посольство в Истамбуле. В посольстве нашелся один служащий говорящий по русски. Он на небольшой машинке нарезал несколько сот лотерейных билетов. С разрешения посла дал на каждый билет какую-то ничего не означающую печать, цену (приблизительно пол- лиры), номер билета и список предметов выставленных в магазине грека с надписью „Лотерея“ по гречески, французски и русски. Сразу же посол оставил в посольстве 100 билетов, затем в французском по-сольстве при посредничестве докторши (которая давала уроки французского языка) - 100 билетов. В списке предметов был указан адрес магазина, где были выставлены предметы. Через месяц был назначен день розыгрыша. Некоторые русские продавали билеты прямо на улице, с билетом давали и список предметов. В результате у нас после розыгрыша осталось несколько сот лир, после платежа греку за предметы. Образ Божьей Матери пал на билет, который оставил у себя лично американский по-сол. Этот образ торжественно вручила делегация (и я был в ней) послу, был очень до-волен и рад, что ему досталась православная икона. Остальные предметы, на которые пали выигрыши - вручили покупателям, адреса которых были записаны при продаже билетов. Очень довольна была и докторша из французского посольства, которой тоже вручили несколько выигрышных вещиц. Вырученные по моей затее деньги были разделены между участниками лотереи, главным образом продавцам би-летов (по 10-15 лир).
В одно из воскресений мы решили немного развлечься - поехать на маленьком паро-ходике на один из близ лежащих островков, застроенных дачами и виллами состоя-тельных турецких граждан, проживающих в Истамбуле. На острове оказались пре-красные пляжи, где дачники купались в море. Так как нам об этих пляжах уже сооб-щили люди, здесь побывавшие, то и мы захватили с собой купальные вещи, которые уже давно ждали своего употребления. Было лето 1921 года - июнь, июль. Но погода была чудесная - солнце пекло и было жарко. На нас обратили внимание, когда мы пришли на пляж, потому что я был одет еще в военном – гимнастёрка, брюки и галифэ. Хотя Соня на заработанные деньги купила себе летнее платье. А на меня еще денег не хватало. Вспоминаю, с каким наслаждением купались мы тогда в море! Последний раз мы купались с таким же наслаждением в Крыму, в 1918 году., где мы были после свадьбы в свадебном путешествии! Вернулись мы домой уставшие, но как будто поздоровевшие. К сожалению, это удовольствие для меня не осталось без последствий. Через несколько дней я почувствовал небольшую боль в правом, оперированном ухе. Боль усиливалась и мы снова пошли в Харбин, в американский госпиталь. На наше счастие, доктор Дорожинский был в госпитале и встретил нас, как старых знакомых. Но после осмотра сказал, что мне придется остаться в госпитале. Нужно снова вскрыть зажившую рану после операции и снова лечить ухо. Очевидно, как сказал, в ухо попала какая-то нечистота при купании и снова начался процесс. Мне снова забинтовали голову и я снова очутился в больничной обстановке. Через несколько дней после второй операции я снова пережил муки первой перевязки, когда из раны-головы как будто вытягивали с турундой часть мозгов. Но уже последующие перевязки были почти без боли. Потянулись дни за днями больничной жизни. Приближалась уже осень. И мы уже начали беспокоиться, получил ли наше письмо Уваров в Праге. И, наконец, в нашей жизни судьба стала к нам более благосклонной. Из Праги мы, наконец, получили радостное письмо от Уварова, в котором он сообщает, что посылает нам заказным письмом визу в ЧСР. Одновременно сообщал, что из Праги выезжает в ближайшее время один чех, говорящий по русски, который позаботится об отправке в ЧСР, в Прагу 300 русских, бывших студентов. К ним должны присоединиться и мы. А 300 человек получили коллективную визу. В это число вошли не только бывшие студенты и бывшие участники Добровольческой армии - но и не студенты, имевшие среднее образование и желающие получить высшее образование. У всех нас, русских, оказавшихся после поражения Добровольческой армии „бездомцами“ - весть о получении виз вызвала бурю восторга и радости. Наконец-то нашлось славянское государство, Чехословакия, которое только 3 года тому назад, в 1918 году начало свою самостоятельную суве-ренную жизнь, открыто заявило о своей поддержке нас, ставших какими-то „отшельниками“ за границей. И не только о моральной поддержке, а конкретно прислало нам визы, т.е. приглашение приехать к ним на побывку. Стали интересоваться, что это за такое доброе государство, которое хочет нас принять, такую ораву . Уполномоченный чех нам рассказал, что во главе государства стоит профессор Г. Масарик, который и является инициатором организации помощи русской интеллигенции, оказавшейся в беде после октябрьской революции. О том, что это за государство и какие там живут люди, с которыми нам придется иметь дело, мы узнаем, когда туда приедем и будем там жить.
Прошло больше двух недель, в течении которых мы жили в радостном приподнятом настроении. И вот наконец, получили сообщение от уполномоченного, что в „Золотой Рог“ пришел из Советского Союза транспортный пароход с русскими немцами, которым советское правительство разрешило эвакуироваться в Германию. Маршрут парохода был (забыл название парохода) через Истамбул в Триест в Италии, откуда немцы должны были ехать поездом. Насколько этот маршрут совпадал с маршрутом, которым мы должны были ехать в Чехословакию, то уполномоченный решил воспользоваться этим обстоятельством и присоединить нас, русских к перевозимым немцам на русском транспортном пароходе. Последнее время перед отъездом я находился в американском госпитале в Истамбуле, где мне вторично делали операцию правого среднего уха в виду его вторичного воспаления. Операция была более легкой, чем первая, когда мне долбили стамеской черепную кость за ухом. На этот раз рана, отверстие по операции было затянуто кожей и было легко чистить ухо. Первые перевязки после и этой операции были очень болезненны. Голова, как обычно была целиком обвязана бинтом. И вот в таком-то виде мне предстояло совершить большое путешествие в Чехословакию. Из госпиталя меня доктор Дорожинский отпускал при условии, что на пароходе в течении всего путешествия мне пароходный врач будет делать перевязки. Настал наконец долгожданный день, когда я с Соней, запаковав свои немногие вещи в рюкзак и чемодан, отправились на пристань …на пароход. В пристани, когда мы подходили к пароходу, на палубе, собравшиеся уже там русские, приветствовали нас бурными аплодисментами, как каких-нибудь героев. Все русские, ехавшие в ЧСР, хорошо меня знали, так как каждый прошел через „мои руки“ (составляли списки для уполномоченного). На пароходе находилось несколько сот русских немцев, которые расположились в трюме парохода. Там дали место и нам, русским. Через 1-2 дня наш пароход торжественно выплыл из пристани „Золотой Рог“ и направился в открытое Средиземное море. Это спокойное плавание напомнило мне кошмарное отплытие из Новороссийской бухты на пароходе „Екатеринодар“ в Феодосию после первого поражения Добровольческой армии Красной армией. На этот раз мы не находились на военном положении в военных условиях - а плыли на пароходе, хоть и из Советского Союза, но как приглашенные правительством ЧСР и имеющие визы на въезд в иностранное госу-дарство. Это вселяло в нас надежду, что и мы, парии, будем под защитой права ЧСР, которая о нас будет заботиться. Как нам говорили матросы, наше плавание продлится не меньше недели, что нас чрезвычайно радовало. Пока мы плыли в гавани, море было спокойное. Но как мы наблюдали, немцы уже повытаскивали из чемоданов тазы, кастрюли и приготовились к качке, когда придется ими воспользоваться. Конечно, мы русские, ставшие эмигрантами, сразу же вступили в разговоры с рус-скими немцами. И они нам подробно рассказывали о том, что в России происходило после октябрьской революции в 1918 – 21 гг. При разговорах многие немки навзрыд плакали, когда дело касалось их самих и их близких, что им пришлось перенести и пережить. Большинство немцев-мужчин и их жен были интеллигентные люди, инже-неры, техники, владельцы небольших имений на Украине, в Саратовской губернии, где немцы в большом числе занимались сельским хозяйством. Все они с ужасом рас-сказывали о том, как большевики начали „хозяйничать“ после окончания гражданской войны. В виду недостатка семян (никто не подумал об их запасе) сильно сократилась посевная площадь и население в городах стало голодать, главным образом те, кто не имел средств покупать хлеб на черном рынке. В виду этого большевики организовали продовольственные карательные отряды из уголовных преступников и „идейных“ коммунистов, которым была дана полная власть при конфискации продо-вольствия. Конфискация сопровождалась политическим террором. Арестовывали и расстреливали каждого, кто хотел спасти часть припрятанного хлеба для своей семьи. Отбиралось всё начисто! При всех рассказах о злодеяниях немцы подчеркивали, как они в течении уже столетий привязались к русскому народу и его полюбили. Большинство русских немцев приехало в Россию еще во время царствования Екатерины, которая разрешила свободный въезд в Россию наделив их всякими льготами и привилегиями. Кроме того, среди придворных Екатерины и в армии было много высших чиновников, которым Екатерина давала при особой „милости“ и в награду за верную службу - крупные поместья с крепостными крестьянами. Учителями немецкого языка в школах были прирождённые немцы. Было так же принято управляющими имениями иметь немцев, как добрых и честных специалистов. Так что в России в течении столетия образовался довольно сильный слой обрусевших немцев, у которых собственно говоря, осталась „немецкой“ только фамилия.
В течении плавания произошли события, которые произвели на нас большое впечат-ление. По выходе в открытое море, пароход стало „качать“. Тут-то немцам и приго-дились тазы, кастрюли., которые послужили средством для облегчения желудка. Качка не была сильной, но слабые желудки не выдерживали и ее. Многие немцы, в особенности женщины сидели над тазами …а русские толпились около перил на палу-бе. Качка на меня абсолютно не действовала, но вот с моими перевязками было хуже. Я с Соней, вместе с остальными русскими расположились в кормовой части парохода - а лазарет находился в носовой части. И мне пришлось ходить через весь пароход в лазарет, чтобы перевязали ухо. Во время моего „путешествия“ я видел страдающих морской болезнью. Перевязки делал пароходный доктор. Пароход каждые 1-2 минуты взлетал носовой частью кверху и сейчас же опускался вниз. Доктор вытягивал из уха „турунду“ пинцетом, но новую „турунду“ никак сразу не мог попасть в рану а колол пинцетом около раны. Наконец, „турунда“ попадала в рану, голова была забинтована и я мог идти обратно через весь пароход.
Через 1-2 дня нашего плавания на пароходе умерла очень старая немка. Как говорили, не могла перенести качку. Согласно морским законам обряд похорон должен совер-шать капитан парохода. Среди русских оказался регент, который предложил капитану (русский – советский гражданин) спеть молитву „Святый Боже“ во время совершения обряда похорон. Капитан охотно согласился. Умершая была протестантского вероис-поведания, но родственники умершей с радостью приветствовали инициативу нашего регента. Регент собрал 10 человек и с ними предварительно прорепетировал пение „Св. Боже“. Согласился и я -„подтянуть“. Вышло отлично и очень трогательно! В назначенный день, в 10 часов утра, капитан объявил на пароходе о похоронах и чтобы все собрались на кормовой палубе. На палубе был приготовлен скат из досок за палубу. На верху ската лежало тело умершей, зашитое в мешок, в ногах был привязан груз из камней, зашитых в материю. Капитан в парадной форме прочитал по- немецки отрывок из евангелия и „псалом“. В машинном отделении моторы были выключены. Был ясный, солнечный день и полнейшая тишина, безветрие. Море было голубого цвета. Вся обстановка создавала торжественное настроение. По окончании чтения капитана раздались в полной тишине наше пение „Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный - помилуй нас“ - повторяли это три раза ..Впечатление от нашего пения было настолько сильное, что среди женщин, как немок, так и русских раздался плач, который у некоторых перешел в настоящую истерику. Это прочувственное пение нам всем, и немцам и русским напомнило нашу родную Россию, которую поневоле покидали. После окончания пения капитан дал сигнал и тело умершей медленно стало спускаться к борту, пока не соскочило с помоста и с шумом не погрузилось в воду......Моторы застучали и пароход двинулся дальше.
Но смерть старой немки не уменьшила число пассажиров на пароходе. Через несколь-ко дней на пароходе родился ребенок – мальчик. И здесь доктор имел работу. В немец-ком обществе это событие тоже торжественно отпраздновали, слышались возгласы „hoch, h…»
Во время плавания около берегов Греции море было совершенно спокойное, солнеч-ные лучи отражались в волнах миллионами сверкающих звёзд. Жаль, что плыли мы довольно далеко от берегов материка и греческих островов, чтобы могли полюбоваться на красивое побережье.
В Триест в Италии мы приплыли перед рассветом.....Стоял декабрь 1921 г., было до-вольно прохладно. Но я был в своей дроздовской шинели и с замотанной головой, так что напоминал солдата, только что ушедшего с поля боя. По - видимому, итальянцы, увидевшие нас в Триесте так о нас всех и думали, потому что не только я , но почти все русские были в подобных полувоенных одеждах. К сожалению, город Триест мы не могли увидеть, потому что тут же на пристани нас всех посадили в поезд, который шел в Прагу.
О пути, который мы должны были проделать от Триеста и до Праги, мы, конечно, не имели никакого представления. Так же как и государства, границы которых мы пере-езжали - были для нас „terra incognita“. Ни о каких картах в Истамбуле мы и не поду-мали, хотя в магазинах, конечно, было можно достать. Только в дороге мы узнали, что будем переезжать границу Италия – Югославия, Югославия – Австрия и нако-нец,Австрия – Чехословакия. Итальянский город Триест был в то время спорным горо-дом между итальянцами и югославами. Расположен он недалеко от югославской гра-ницы. И хотя нам предстоял очень дальний путь и проезжать мы должны были три государства, поезд, в который нас „погрузили“, был самый обыкновенный пассажирский . Вагоны очень старого типа. Деревянные
Сильно ободранные сидения, отсутствие специального дорожного освещения. В вагонах царила полутьма. Хорошо еще, что окна были довольно чистые, через кото-рые было можно смотреть на пейзажи и ландшафты, которыми проезжали и наблю-дать жизнь в проезжаемых областях. А было на что смотреть и что наблюдать! Через короткое время (1-2 часа) наш поезд загромыхал на стрелках и отправился, к великой нашей радости в свой дальний путь. Все формальности, связанные с нашей отправкой поездом, равно как при контроле документов при переезде государствен-ных границ – лежали на нашем уполномоченном и мы чувствовали себя абсолютно свободными от всяких обязанностей по предъявлению каких-либо документов. Пограничники, глядя на наши изнуренные лица и одежду вполне доверяли нашему уполномоченному. Поезд очень часто останавливался на небольших станциях. Новые пассажиры входили и с большим удивлением смотрели на нас. Когда мы через -несколько часов переехали югославскую границу, мы могли свободно договориться и объяснить югославам - кто мы, откуда и куда едем. Наше объяснение обычно производило сильное впечатление. Люди охали и ахали, в особенности женщины, вспоминая своих близких во время войны. После переезда границ Югославия – Австрия мы еще имели возможность говорить по -русски с югославами, потому что южная область Австрии населена югославами. Но когда мы ее проехали и вступили в чисто австрийскую зону, разговор с новыми пассажирами, пришедшими в вагон кончился, потому что никто из нас по -немецки не знал. В средней школе я хорошо учился немецкому языку и знал наизусть многие стихотворения Гёте, но в таких условиях, в каких мы находились в поезде – весь запас слов, самых обыкновенных немецких слов исчез и я не мог вспомнить ни единого немецкого слова. Нам помогали сами австрийцы, бывшие пленные в России. Они кое-какие русские слова вспоминали, а с другой стороны понимали, когда мы говорили по - русски. Большинство ехавших с нами австрийцев, были из южной Австрии, альпийского Тироля. Все они были одеты в особый тирольский костюм, состоящего из куртки с пуговицами по середине и пояса, по большей части зеленого и коричневого цвета. А на голове шляпа с короткими полями и с перьями заткнутыми за ленту на шляпе. Уже в Коринтии (южная часть Австрии) стали встречаться холмистые пейзажи, переходящие в горы. Но на всех нас произвели сильнейшее впечатление горы, когда мы въехали в Альпы и перед нами в окнах поезда стали мелькать вершины гор, покрытых снегом. Настоящую горную местность я увидел впервые в Альпах. На Кав-казе я не был, а только в Предкавказье, где горы не очень высокие. Но то, что я увидел в Альпах, высочайшие вершины в 4-5 тысяч метров высоты, покрытых снежной пеленой, по переживанию ни с чем не может сравниться, разве только с впечатлением, когда я в первый раз увидел море (в Крыму). Я чувствовал какое-то благоговение к этим величественным великанам, стоявшим неподвижно в своей первобытной красоте миллионы лет. По Австрии мы ехали довольно долго. К вечеру того же дня мы приехали к чехословацкой границе. На границе наш уполномоченный быстро оформил наш переезд через границу. Наконец-то мы на чехословацкой земле!! Мы с большим любопытством стали смотреть в окна. Но к сожалению, надвигались быстро сумерки и всё погружалось в темноту и только мелькали маленькие и большие станции, слабо освещенные и пустые. А насколько мы все были усталые, то уже никто не хотел и смотреть в окна - каждый старался как-нибудь устроиться в полулежачем или только сидячем положении, чтобы хоть немного подремать. А когда стало рассветать, то мы снова теснились к окнам, чтобы посмотреть, что что за люди - чехи и как они живут. В вагоне появились и новые пассажиры-чехи, едущие на работу. Естественно завязывался и разговор. Но на этот раз мы кое-что понимали из того, что нам говорили и нас понимали, что мы говорили. Поэтому скоро все встречающиеся чехи узнали, кто мы такие и куда мы едем. Это возбудило у чехов еще больший интерес к нам. Вместе с тем мы сразу почувствовали, и это впервые, какое-то сочувственное к себе отношение. Нам говорили, что у них нам будет „добре“, и с гордостью добавляли, что они теперь самостоятельное, независимое от Австрии, государство! Огромное впечатление на нас производили дома в деревнях, поселках и местечках своим внешним видом. Все дома каменные, окрашенные с различными оттенками, дворы с каменными воротами, украшенные какими-то цоколями. Вскоре мы узнали, что наш поезд едет не прямо в Прагу, а несколько сот километров от Праги в город Пардубице и что там пробудем несколь-ко дней для проведения дезинфекции.
В Пардубице мы приехали приблизительно в полдень. Наконец-то мы расстались со своим поездом, в котором провели полтора дня. Когда мы вышли на перрон, я впервые встретился с чешскими обывателями в лице торговки, которая в корзине между прочим продавала и хорошо выпеченные изделья из теста. А у меня была чешская монета, которую мне показывал чех в поезде и оставил ее у меня. Это была в моих руках первая крона. И я решил на нее купить у торговки ее „булки“ („жемле“). За крону она мне дала три „булки“. Мне показалось, что „булки“ были твердые и я сказал торговке, что „булки черствые“. И вдруг неожиданно для меня она закивала головой и стала говорить - „ано, ано, черствые, черствые“! На это я ответил, что я хочу свежие, мягкие, а не черствые. На это торговка затараторила, что это „свежие, черствые“. Тут я подумал, что за дикость! Плетет свежие с твердыми – черствыми. Булки оставил у себя, потому что они оказались не твердыми а довольно мягкими. Только в последствии я узнал, что по чешски слово „черствый“ означает „свежий“.В Пардубицах нас отвели в бараки, где были приготовлены постели, покрытые одеялами. По выходе из поезда я сразу же заявил уполномоченному, что мне необходима перевязка оперированного уха. Поэтому он мне дал документ, написанный по чешски. В нем было написано, кто я и куда еду. А направил он меня в общежитие „Слободарень“ в „Libni“ (окраина Праги). С этим документом я должен был сесть в поезд, идущий в Прагу а на остановке перед Прагой - „Либень“ должен был слезть. Но перед тем как мне ехать мне сказали, что я должен с остальным .вымыться в бане. Недалеко от бараков, в которые нас поместили (в которых жили русские пленные во время войны) находилась так называемая „сауна“ (финское слово) . В этой бане мылись когда-то и русские пленные. В бане было очень тепло, были „шайки“ (деревянные тазы) для обмывания и души с горячей водой. У меня была голова забинтована и я не мог мыть голову - только обмылся с большим удо-вольствием, потому что уже давно не мылся как следует. Всех нас мужчин поразило одно обстоятельство. Обслуживала всех нас......пожилая женщина!! Нашлись среди нас и шутники, которые по этому поводу отпускали различные шутки!
На другой день после бани меня посадили в скорый поезд… идущий в Прагу. В поезде пассажиры смотрели на меня, в военной шинели и с обвязанной головой, как на при-шельца „с того света“ или вернее с другой планеты. Но некоторые задавали и вопросы „кто я, откуда и куда еду“? Вопросы хоть были и по- чешски, но я понял, что от меня хотели. И коротко по- русски отвечал. К моему удивлению меня тоже поняли, потому что в разговоре между собой стали употреблять слова „обчанска валка“, „утеченцы“ . В таких разговорах быстро прошли полтора-два часа, когда вдруг закричали „Ли-бень“. Мне надо выходить. Когда я спустился из вагона, около меня моментально собрались чехи, которые засыпали меня снова теми же вопросами - „кто я, откуда, куда“? Я отвечал по- русски и показал „бумажку“, где написано было- кто я и куда еду. Вызвались добровольцы, которые сказали мне, что они проводят меня и что „интернат“ (общежитие), куда я еду очень близко, 15-20 минут. И вот мы торжественно тронулись.......Впереди шел я, в русской военной шинели, с обвязанной головой - а вокруг меня толпа . Наконец мы подошли к 4-х этажному дому. Я про-стился с провожатыми и поблагодарил их за провод - говорил им „спасибо, спаси-бо“! Чехи подхватили мое спасибо и стали хором повторять его. В толпе я большинство было рабочих.
В канцелярии общежития мне дали номер комнаты, как женатому с двумя постелями. И вот, наконец-то я очутился в собственной комнате (вернее- „комнатушке“). Пред-ставляла она из себя не больше 3 на 4 м и в ней находились столик, шкафчик и 2 сту-ла. Общая система расположения комнат была в виде длиннейших коридоров с дверь-ми направо и налево. Коридор, где находилась наша комната был занят исключительно „женатыми“. Занято было меньше половины. Как мне объяснили - это общежитие было частично занято местными рабочими. Но их куда-то переселили и целое здание было предназначено для русских „беженцев“ (как нас называли в начале).
На другой день в канцелярии мне дали бумажку и провожатого чеха, который отвез меня к профессору доктору по ушным болезням по фамилии „Vymola“. Когда мне он разбинтовал голову, то с удивлением сказал „кто же это вам так разворотил рану“ (как я его понял). Я ему по- русски рассказал всю историю со мной. Он долго крутил голо-вой и несколько раз тяжело вздохнул. Было ему, пожалуй, больше 60 лет...Было очень болезненно, когда он стал перевязывать, потому что турунда после долгого перерыва ситно присохла в ране. Так я начал к нему ходить по два раза в неделю. Профессор много меня расспрашивал о большевиках и гражданской войне . Я ему все рассказы-вал по- русски, но он отлично все понимал. Через несколько дней приехали из Парду-биц и остальные 300 человек, в том числе и Соня. В общежитии сразу стало шумно. В коридорах все время раздавалась русская речь. На стенах был вывешен строгий поря-док жизни в общежитии. В большой столовой в подвальном этаже - утренние завтра-ки были до 8 ч. утра, обеды – от 12 до 14 ч. а ужины от 7 до 8 ч вечера. Наружные две-ри запирались в 10 ч. вечера. На более поздний приход нужно было брать разрешение из канцелярии.
Итак мы русские-беженцы, боровшиеся против большевиков, интернационалистов, поработивших нашу Родину, в конце концов нашли поддержку и помощь у братского чешского народа, который сам только недавно, с 1918 года стал жить свободно в своем государстве – Чехословацкой республике. Первый президент этой молодой республики проф. Томаш Г. Масарик сердечно принял нас в своей столице - „золотой“ Праге, как дорогих гостей. Правда мы уже были раз „гостями“ самого английского короля в беженском лагере в Тузле и где началась моя „беда“ с ухом. И какая разница! В лагере „гости“ спали в бараках на военных носилках, конечно без всякого постельного белья. А здесь, в Праге мы в общежитии получили, хоть и крохотную, но отдельную комнату, с двумя постелями, покрытыми чистым бельем. Что же дальше? А дальше с нами стало происходить что-то невероятное, как в сказке. Нас одели, обули и стали кормить! И предложили продолжать свое высшее образование, если оно было начато и начать, если имеются для этого основания. После того, что мы все прошли и после полнейшего равнодушия западных держав к нашей трагедии Добровольческой армии мы были буквально потрясены размерами и характером помощи, которую нам оказали чехи на первых порах нашего пребывания на западе. Правда, при снабжении нас одеждой возникло недоразумение, которое чехи быстро ликвидировали. Дело в том, что на складах у многих торговцев скопилось большое количество шляп-„твердяков“, которые носили подростки . Эти „твердяки“ были различных окрасок - были „твердяки“ черные, серые, коричневые . Сейчас, эти „твердяки“ можно увидеть только в детективных фильмах . Мы - мужчины…. категорически отказались принять подобные головные уборы, чтобы не выделяться в публике. Так что попытка некоторых торговцев „заработать“ на наших головах провалилась!
Началась беготня с оформлением нашего вступления в чешские высшие учебные заве-дения. Была образована комиссия из чешских и русских профессоров, которая стала проверять, как представленные документы, так и факты, свидетельствующие о пребы-вании данного лица в ВУЗ-е. Кроме того, у лиц, которые еще не поступили в ВУЗ, требовали доказательства окончания средней школы. А если в данных случаях не бы-ло ясных доказательств, производили небольшие экзамены за последние классы сред-ней школы. Мало того , в городе Тшебове была организована русская гимназия, в ко-торую зачислили как взрослых, которые не докончили среднюю школу, так и детей русских эмигрантов школьного возраста, которые оказались в эмиграции с родителя-ми. Со мной было довольно просто. Я решил поступить на юридический факультет Карлова Университета в Праге. Мотивом этого решения было следующее.
Во 1-х - по окончании средней школы в 1914 года я был зачислен на юридический факультет Московского Университета. Но фактически не был ни на одной лекции, потому что принял участие в организации
Городского санитарного поезда для перевозки раненых с фронта. А потом поступил в Александровское Военное Училище и после окончания обучения вышел офицером и уехал на фронт
Во 2-х - поступая на юридический факультет я предполагал, что авантюра большеви-ков в России через 3-5 лет закончится.
В 1922 году я послал первое письмо, после двух лет молчания, в Москву. К глубокому сожалению, как мне потом сказали дома, это первое письмо пришло через несколько дней после смерти моей дорогой мамочки. Так я и остался для нее в неизвестности! Через короткое время я получил от отца Сони подтверждение канцелярии Московско-го Университета - что я состою в числе студентов юридического факультета. Эта справка дала мне возможность поступить в Карлов Университет.
После проведения всех необходимых для приёма в Карлов Университет предписаний в канцелярии юридического факультета мне предстояло участвовать в старинном обряде, так называемом „immatrikulacia“, который происходил в актовом зале университета. Карлов Университет был заложен чешским королем Карлом IV в 1345 году. Для него и было построено теперешнее здание, которое поражает красотой готических архитек-турных форм. Внутри здания глубокое впечатление производят готические окна, стены украшены барельефами, высокие потолки, тёмные скамьи для студентов, кафедра для ректора и профессоров - всё это погруженное в полумрак. Впечатление - костёла! Да это в сущности и был храм науки в течении шести столетий! И вот я, „беженец“, по-терявший Родину, сидел между молодыми студентами-чехами в этом старинном зале, слушал речь на чешском языке (для меня этот язык был языком, на котором говорил Карл IV и его современники) и ждал, когда назовут мою фамилию, чтобы получить из рук самого ректора торжественное подтверждение о принятии меня в число студен-тов этого древнего университета. На возвышенном месте за длинным столом сидели ученые профессора в мантиях и черных шапочках. А на шее ректора висело на золо-той цепи како-то изображение (вроде панагии у православных митрополитов). Когда назвали мою фамилию …я в глубоком волнении подошел к столу и получив свиток из бумаги, чуть-ли не поцеловал руку ректора (как бы я сделал у митрополита). Это сви-детельсиво, написаное по чешски и по латински гласит:
„My rektor a dekan fakulty pravnicke staroslavneho vysokeho uceni Karlova dosvedcujeme timto listem, ze pan Skvorcov Teodor Georgievic, jehoz rodiste jest Moskva v Rusku v seznamu tohto vysokeho uceni mezi radne posluchace fakulty pravnicke zapsan jest“
V Praze dne 3. brezna 1922.
Podpis: t.c.rektor
круглая печать университета с герб. маркой
Podpis: t.c.dekan
Получив это свидетельство, меня охватила какая-то гордость, что я уже не „беженец“ а снова стал нормальным человеком, как все окружающие.
Но к глубокому сожалению, я еще не успел записать в выданный мне „index“ все предметы, которые я должен был прослушать, как наступили обстоятельства, повлияв-шие принять новые решения в дальнейшем обучении. Дело в том, что Ленин в России, укрепивший свою власть по окончании гражданской войны, в борьбе с опозицией, к которой принадлежала и русская интеллигенция, стал применять различные способы к ликвидации этой опозиции. Между ними были: введение строжайшей цензуры, закрытие всех некоммунистических газет, террор по отношению к политическим врагам и, наконец, высылка за- границу популярных общественных, научных и политических деятелей. Среди них оказались популярные ученые академики и общественные деятели, как-то Петр Бернардович Струве, проф. П.Н. Новгородцев (директор высшей эконом. школы), Гримм (ректор Петроград. Уни-верситета) Кизевейттер (проф. истории), Прокопович (экономист), Лосский (проф..-ученый философ), Кускова (популярная обществ. Деятельница и журналистка), проф. Катков (ректор Киевского Университета), проф.-механик А.С.Ломшаков (проф. Петро-градского Политехникума) и много других специалистов по юриспруденции, литературы, истории. Среди высланных было много крупных писателей, как Мережковский, Шмелев и другие… Было выслано заграницу не меньше 100 человек - крупнейших специалистов, писателей, профессоров и ученых. На наше счастье нашелся человек, гуманист до мозга костей, стоявший во главе нового демократического государства, который предложил убежище всем высланным русским интеллигентам. Это был президент Т.Г.Масарик в молодой Чехословацкой республике. Все высылаемые заграницу русские интеллигенты были приняты в Праге, как дорогие гости. Так что в Праге собрались не только студенты, но и профессора, ученые, писате-ли.
Так вот, среди профессоров-юристов, оказавшихся в Праге, появилась мысль при по-мощи правительства организовать при Карловом Университете русский юридический факультет со всеми правами юридических факультетов в России. Чехословацкое пра-вительство охотно пошло навстречу этой мысли, обеспечив материально как профессо-ров-юристов, так и студентов, поступивших на этот русский юридический факультет. Значительная часть русских, оказавшихся в Праге, записалась в чешские высшие учеб-ные заведения технического характера, остальные - имея в виду кратковременность существования в России большевиков и наличие в Праге популярных в России про-фессоров юристов, историков, экономистов – решили идти на русский юридический факультет. Права окончивших этот факультет безусловно были бы признаны каждым демократическим правительством, оказавшимся у власти после большевиков. Имея в виду все эти обстоятельства и я решил перейти из Карлова Университета на образо-вавшийся русский юридический факультет. Все кафедры на факультете были заняты профессорами, крупнейшими специалистами в своей области, проф. Гримм по рим-скому праву или проф. Кизевейттер (ученик знаменитого и популярного историка Ключевского) – по русской истории. Профессор Кизевейттер был к тому же блестящий лектор, который в живой речи рисовал картины прошлого в истории русского народа. Знаменитый экономист и философ - Петр Струве, читавший лекции по истории экономики как в России, так и в международном масштабе. Наконец не могу не вспомнить с благодарностью блестящие лекции проф. Новгородцева по истории философии, начиная с древних греческих философов и кончая Марксом …стремившегося путем экономических реформ превратить жизнь всех трудящихся в какой-то земной рай - коммунизм. Несмотря на то, что мои надежды по окончании юридического факультета вернуться в Россию в качестве политического и общественного деятеля не оправдались - я всё же ни в коем случае не жалею, что учился на русском юридическом факультете в Праге, потому что слушая лекции на русском языке знаменитых русских профессоров я получал истинное наслаждение, которое не имел бы, даже и находясь в России. Но мое сознание все больше и больше укреплялось в том направлении, что большевики в России скоро не уйдут и мы, русские эмигранты, будем жить в Чехословакии еще очень долго. А раз так, то надо думать и о том, как и на какие средства нам с Соней придется жить. Как русский юрист, конечно, работу здесь я не найду! Пользуясь стипендией … я должен был и подготовить себя к практической жизни. В чешском политехникуме в Праге было отделение так называемых „специальных наук“, в которое входила и специальность по „страховании“ и „межевое“ (землемерное). И у меня явилась мысль поступить на межевое отделение , одновременно учась на юридическом факультете тем более, что на это отделение уже записалось и много русских. Обучение на межевом продолжалось всего 2 года, так что в этом отношении мне было выгодно учиться одновременно и на межевом и на юридическом факультете, где срок обучения был как в русских университетах - 4 года. Запись в политехникум в порядке перехода из Карлова Университета была легко проведена. И я стал студентом двух высших школ в Праге. Конечно, работы было много, но я все же успевал не пропускать интересных лекций на факультете и лекций и практических занятий в политехникуме. Но еще быстрее мне следовало „крутиться“, когда в 1924 году у нас с Соней родилась дочка Таня.
Глубокое впечатление на нас производило прекрасное отношение к нам со стороны чехов. Никогда не забуду Рождество в 1921 году! Среди политических обществен-ных чешских деятелей большой популярностью пользовался крупный про-мышленник и председатель демократической партии Крамарж, женатый на русской, урождённой Абрикосовой. В России существовала старая фирма фабрик и магазинов кондитерских изделий „Абрикосов и компания “.. Изделья этой фирмы были очень высокого качества, например - шоколад „Золотой ярлык“ и шоколадные конфеты. Жена Крамаржа была дочерью владельца этой фирмы. Возможно и поэтому, но Крамарж был страстным руссофилом. Поэтому мы русские эмигранты (в особенности участники гражданской войны с большевиками) явились непосредственным объектом особых забот Крамаржа. „Рождество“ 1921 года явилось хорошим поводом для проявления своих чувств к нам со стороны Крамаржа. В Праге существует огромный зал для балов, больших собраний под названием „Люцерна“. Так вот в этом огромном зале Крамарж устроил для нас, русских „беженцев“ огромную ёлку, осыпанную огнями электрических лампочек и различными рождественскими ёлочными издельями. В „буфетной“ стояли столы …заставленные сотнями (может быть и тысячами!) различных бутербродов, десятками тортов. Около них находились девушки в белых передниках и раздавали на бумажных тарелочках всем желающим бесплатно все эти вкусные вещи. В буфете давали чай, фруктовые воды - и всё это совершенно бесплатно!! Как сейчас вспоминаю, около буфета в углу на закрытом полу лежала целая гора булок и „роголиков“. И всё это в то время, когда в Москве и в Поволжьи свирепствовал голод! А мы, русские студенты в Праге с кружками и искусственными ромашками собирали подаяния в пользу голодающих в России! Ромашки давали (по образцу русской традиции, когда собирали в кружку деньги в пользу туберкулезных в обмен за ромашки) тем - кто давал деньги в кружку. В „Люцерне“ я продолжал быть еще предметом особого внимания, был с обвязанной головой, но уже в штатском костюме (ходил еще на перевязки уха). В буфете девушки на перерыв старались меня угощать самым вкусным, что было в их распоряжении. В результате я - объелся!...и еще долго потом не мог наладить свой желудок....Но, конечно, кроме ёлки и буфета в зале „Люцерна“ была и сцена, на которой выступали наши русские „артисты“ из рядов эмиграции. Русскую программу составили и исполняли, как случайно оказавшиеся среди нас профессиональные артисты, так и любители. Конечно, среди присутствующих были не только мы, русские, но и много чехов, которые пришли со своими дамами. Несмотря на то, что отдельные номера программы исполнялись на русском языке, особенно удачные и успешные вызывали бурю аплодисментов у зрителей. После программы были танцы под духовой оркестр. Веселились до утра! Когда мы с Соней вернулись в общежитие, в свою „коморку“, я долго не мог заснуть - мне каза-лось, что ёлка в Люцерне не была действительностью - а каким-то сном, наваждени-ем! Неужели всё, что мы пережили и переживали - правда? Чехи, чужие люди нас обули, одели, кормят и даже подумали о рождественском празднике и всё это для нас, русских эмигрантов, которые были только еще недавно в Истамбуле какими-то „от-щепенцами“. И приходит на ум русская пословица - Бог не без милости, свет не без добрых людей!
Соня записалась в английский колледж в Праге, где учителями были англичане. Заня-тия там были ежедневно до обеда и срок обучения был двухлетний. А так как стипен-дию мы получали только до окончания какого-либо учебного заведения, то Соня в 1923 году перешла на русский юридический факультет, где обучение продолжалось 4 года, проучившись таким образом в колледже 1 год. Но всё же какие-то знания анг-лийского языка она в колледже получила и потом, когда мы стали „самостоятельны-ми“ она продолжала изучать английский язык.
В общежитии мы находились мало – все собирались только к вечеру. А сходились вме-сте только в столовой за ужином, который мы получали бесплатно. Ужины состояли из одного блюда по большей части „парок“ (сосисок), которыми славилась Прага и какого-нибудь гарнира, фасоль, картофель, рис. Нам очень пригодились сардинки, ко-торые мы в количестве нескольких десятков коробок вывезли из Истамбула, где их нам каждый день давали американцы на ужин, по две коробки на человека. Надоели они нам хуже „горькой редьки“ и поэтому мы их откладывали на „будущее“. Кроме сардинок я привез с собой и около 1 кг легкого турецкого табаку, который был очень дешевый и продавали его турчанки на улицах. Я курил очень немного, 5 – 10 (сигарет) папирос в день и думал, что мне привезенного табаку хватит по крайней мере на один год. Но мои расчёты оказались неправильными. Табак у меня вышел в течении 2 – 3 месяцев. Дело в том, что большинство коллег по общежитию были завзятыми курильщиками. Ну а денег на папиросы не хватало (400 крон..), надо было платить за обеды, трамвай и вообще расходились по мелочам. И когда коллеги узнали, что у меня турецкий табак, то не переставали давать мне покой … умоляя дать табаку хоть на одну папироску. Так мой табак стал быстро таять, пока весь не вышел, хотя я сам курил очень мало.
Огромную роль играло в нашей студенческой жизни, малоимущих, как русских так и чехов американское учреждение „YMKA“, которое имело в Праге, на Вышеграде „Студенческий дом“. Это было 3-х этажное здание, построенное в американском сти-ле, с обширными комнатами для занятий и различных кружков а так же большая сто-ловая, где можно было получить дешевые обеды, завтраки . Полные обеды стоили от 3 – 5 крон. Но мы ухитрялись, как и многие другие, получать обед и за 2-50 и состоял он из супа (0.50) и картошки с капустой ( 2 кроны). Только изредка мы могли себе позволить обеды и с мясом, или сосисками, за 3 – 5 крон. Пражские „парки“ (сосиски) были очень вкусные и в Праге очень „в ходу“, ели их на каждом шагу, в закусочных. Вообще в Праге копчёные изделия, в особенности ветчина, были очень хорошего качества. Но были они не для нас! Я вспоминаю врача – русского легионера (чеха), который мне в виду слабых лёгких, чтобы предохранить их от туберкулеза – посовето-вал – пить горячее молоко с говяжим салом. А когда я категорически от такого „ле-карства“ отказался, он мне сказал, чтобы я покупал в колбасных магазинах срезанный от ветчины жир . На это я с удовольствием согласился. И стал покупать ветчинный жир, который мне за 5 крон давали полкило. Хватало мне его на несколько дней. Угроза получить туберкулёз, как это случилось с многими русскими, для меня была реальна.
Пользуясь пребыванием в Праге представителей квалифицированной русской интел-лигенции, чешско-русский комитет помощи эмигрантом из России организовал и не-сколько практических школ, по окончании которых русские могли бы устроиться в жизни в Чехословакии. Такими были - „Железнодорожная школа“ техников путей сообщения с двухгодичным сроком обучения . Руководителями в ней были крупные русские инженеры, работавшие в России в области постройки и эксплуатации желез-ных дорог. Среди них оказался даже бывший министр путей сообщения инженер Юренев, строители дорог инженеры Кривошеин и Вандерфлит . Поступило в школу 38 учеников. Благодаря высокой квалификации преподавателей дело обучения в школе было так высоко поставлено, что крупные чешские фирмы на работу принимали по окончании всех желающих, в особенности при постройке железнодорожных тунне-лей в гористой части Словакии. Кроме этой школы была организована и школа для шоферов-механиков с 1-годичным сроком обучения. Дело в том, что многие русские хоть и имели право на поступление в высшие учебные заведения, но не хотели связы-вать себя слишком долгим сроком, а хотели скорее самим „стать на ноги“ и поэтому „шли в шоферы“. Но среди русских эмигрантов был большой процент и таких, ко-торые не имели права для поступления в ВУЗы, потому что в России были простыми рабочими и служащими, которые хотели не „учиться“ - „работать“. Вот для таких- то в сущности и была организована „школа для шоферов“. В один момент хотел и я получить эту профессию, стать шофером. Это желание мотивировалось тем, что на Прагу всё таки смотрели русские как на временное пребывание, а на постоянное пребывание большинство мечтало попасть в Париж. А там, без знания языка устро-иться на какую-либо не физическую работу было почти невозможно. Вот и хотели ехать в Париж шоферами, предварительно получив диплом шофера в Праге. Но когда в механической мастерской мне дали на станке обтачивать какую-то деталь, я сразу решил, что эта работа не для меня и бросил мысль стать шофером! По предварительном обсуждении с Соней и Константином Уваровым (двоюродный брат Сони) записался на „землемерное отделение“ . Это решение окончательно и опре-делило весь мой дальнейший путь. Надо заметить, что в то время Париж был центром, куда легально и не легально эвакуировалась из России русская ари-стократия и денежные толстосумы-коммерсанты. В то время была Прага средоточием умственной жизни русской интеллигенции, которую материально поддерживало чешское правительство во главе с президентом Масариком.
В первые же годы своего пребывания в Праге так называемая русская „молодёжь“ (в среднем 25-30 лет) стала делиться по своим „политическим“ воззрениям на группы. А политические воззрения складывались в зависимости от того, как представляли себе те или иные группы будущее устройство России . Какой должна будет быть Россия - монархической, демократической (республикой) или „социалистической“ (без боль-шевиков). Практически это проявилось в том, что пользуясь материальной поддержкой демократического чешского правительства бывшие участники Добровольческой армии заложили „Союз галлиполийцев“, т.е. тех, кто был в Галлиполи в Турции, где были расположены остатки Добровольческой армии после ее ухода из России. А затем руководители этого Союза из студентов-добровольцев образовали „Русский студенческий союз“, во главе которого стал некий Дорофеев, „прожженный“ монархист. „Союз галлиполийцев“ - в политическом отношении состоял сплошь из „махровых монархистов“ и такими, конечно они остались и в „Русском студенческом союзе“. Мало того, этот союз, пользуясь демократическими принципами, положенными в основу Чешской республики и гуманизмом и добротой чехов - заложили печатный орган, в котором стали расхваливать старый монархический режим до революции в России и пропагандировать монархическую идею в будущей России. Это, конечно, было не тактично ни по отношении к чехам, давшим нам убежище, ни достойно по отношению к жертвам красного террора боль-шевиков. Все русские студенты-добровольцы, не вошедшие в „Союз галлиполийцев“ (а их было больше половины) стали протестовать против подобной деятельности „Союза стулентов“. Во главе этой группы студентов стал Д. И. Мейснер и я, оба „юристы“. Наши попытки, повлиять на правление „Студенческого союза“ отказаться от политических тенденций в профессиональном органе, не имели успеха. Тогда мы решили действовать. Прежде всего, опять таки, пользуясь добротой чехов, деликатно стали просить разрешение на организацию .“Демократического русского студенческого союза“, на правах существующего „национального“ студенческого союза . В своих просьбах мы пошли и дальше - помочь нам издавать так же и профессиональный журнал, хотя бы месячный. На эти две просьбы чехи охотно согласились. На общем собрании, которое было довольно многочисленное, было избрано правление „Демократического студенческого союза“, в которое вошли Мейснер – председателем, я - заместителем , и секретарем один из студентов-юристов. В редакцию журнала были избраны мы оба и еще один студент-филолог. Редактором стал муж известной русской поэтессы Марины Цветаевой Сергей Яковлевич Эфрон . Журнал назвали „Своими путями“. И так параллельно с „Национальным русским студенческим союзом“, которого стали называть просто „первым“, появился и второй - „Русский демократический союз“. Уже на собрании в союз вступило 65 человек, студентов различных высших учебных заведений. В последствии в наш „второй“ союз перешло из „первого“ несколько десятков человек. А всего в конце первого года существования было 165 человек. На наше обращение откликнулось довольно много читателей журнала, стали присылать в редакцию материал в виде статей, заметок - некоторые стали пробовать свои силы в прозе и поэзии. Звание члена редакции обязывало и меня активно участвовать в журнале. Кроме нашего журнала я сотрудничал в русской газете „Руль“, которую издавала в Берлине группа русских политических и общественных деятелей, находившихся в эмиграции. За сотрудничество мне присылали газету бесплатно.
С появлением в Праге двух студенческих союзов разделение студентов по полити-ческим и национальным признакам не приостановилось. Среди студентов нашлась горстка социалистов, которые стали добиваться, чтобы и им разрешили организовать союз „социалистический“. Чехи по своей доброте и на это согласились и позволили „социалистам“ иметь свой союз. Во главе его стал некий Сизов, студент филолог . Кроме этих русских союзов организовался еще и „Союз украинский“, на правах одинаковых с русскими. А через несколько лет нашего пребывания в Праге, не без влияния большевиков, имевших своего представителя в Праге, образовалась группа студентов (к которым примкнули и некоторые не студенты) так называемых „сменовеховцев“ , т.е. такие, которые „сменили вехи“ и решили идти по пути, ведущему назад в Советский Союз. И вот эта группа студентов, всего в несколько десяток человек, тоже образовала „Союз сменовеховцев“. Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно! Все эти разделения на союзы и политические группы объяснялись тем, что все были уверены в том, что большевики в России долго не продержатся и можно будет возвращаться на Родину, где будет широкое поле для политической и общественной деятельности.
