13 СЕНТЯБРЯ 1919 ГОДА

Вечером, когда стемнело, наша 3-я Дроздовская батарея вместе с 3-м батальоном 83-го Самурского полка выступила из Льгова в неизвестном для нас направлении. Шли всю ночь с запретом курить, разговаривать и спать Деревни обходим по болотам, часто гуськом. На рассвете мы вышли на возвышенность, с которой виднелось полотно железной дороги и деревня. Последняя была вскоре обстреляна нашей батареей, из нее поспешно выскочили верховые, несколько подвод и двуколок. Пехота, заняв деревню, захватила часть штаба красных. Подорвав полотно железной дороги, заняли позицию по обеим ее сторонам. Простояли спокойно до вечера Я только тут обнаружил, что у нас не 4, а 6 пушек, из них 2 гаубицы. К нам приехал командир дивизиона с двумя англичанами. К вечеру ещё засветло к командиру был вызван из нашей команды разведчиков Ефрем Гарунов - перс из Ростова, занимался там до войны торговлей. Он был довольно толстый и смотрел за лошадью капитана Гриневича. Фактически был его ординарцем. Мы его звали Гриша.

Причину своего вызова к командиру Гриша нам вскоре поведал. "Когда я явился к командиру, то мне сдали одного комиссара и сказали, чтобы я его расстрелял за Деревней. Комиссар идет пешком, а я сзади верхом, держа винтовку в руках. Подошли к выходу из села, вдруг он, как прыгнет через плетень, и побежал. Я ему кричу: "Беги, беги! и не попадайся больше!". Вернулся к командиру и доложил о побеге. Офицеры посмеялись, тем дело и кончилось.

Утром, чуть свет мы вышли на позиции. Вижу, что идет бой в 4-5 верстах от нас слева и спереди. Это другой батальон Самурского полка должен был выйти во фланг к красным силам под Льговом. Атака была удачна. Красные начали отступать ото Льгова, и все свои полки бросили против нас. Их никто не преследовал, а нас всего был один батальон, состоящий из 350-400 штыков и шести орудий. Открыли беглый огонь из пушек, пехота, отстреливаясь, отходит к пушкам.

Командир полка Ягубов вызывает меня и приказывает ехать к деревне, где ночевали, там должен находиться командир дивизиона, и передать ему, чтобы он как можно скорее прибыл на батарею. Я поскакал, и встретил командира дивизиона идущего пешком с англичанами, за ними ехали верховые лошади с экипажами. Я передал ему поручение своего командира и прибыл обратно, доложив, что командир дивизиона сказал, что идёт. Последовало новое распоряжение "Скачите обратно и скажите, что я приказал ему немедленно прибыть на батарею!". Прискакав к командиру дивизиона, я доложил "Господин полковник, полковник Ягубов приказал Вам немедленно прибыть на батарею!" "Что такое? Но это наша пехота?", - переспросил он. "Никак нет! Красная!", - ответил я ему. Он и его спутники вскочили на коней, уселись в экипажи и быстро поехали к батарее.

Батарея уже снялась и колонной движется почти параллельно красной пехоте, влево от железной дороги, обгоняя подводы, чтобы стать на новое место. Моя очень хорошая кобыла скользит и падает, придавив правую ногу на косогоре, плохая примета. Поднял ее и не слезал, догнав команду. Вышли из района боя. Идем по пахоте, обходя деревни.

Наши шесть орудий идут колонной в том же направлении, что и красные - на город Дмитриев. Обозы идут параллельно в версте от нас. Обходим село Яндовище по пахоте в 200-х метрах от мельниц. Вдруг из-под мельницы заработал пулемёт. Колонна продолжает движение, но одно орудие стало и открыло огонь по пулемету красных. Мы, разведчики, в лаве около орудия. Мимо меня проехал разведчик, конь которого любил драться. Я почувствовал удар с внутренней стороны правого бедра - выругал разведчика. Я стоял на стременах, повернувшись назад, и смотрел, на дуэль пушки и пулемета, а лошадь стояла в направлении движения. "Да ты ранен!",- воскликнул разведчик, который был в шагах в пяти от меня. Лошадь подо мною сильно волновалась. Я слез и осмотрел ее - цела, но на передней дуге новая черта. Чувствую, что-то мокрое бежит мне в сапог, поднял шинель, правая штанина вся красная. Хочу сесть в седло, но боль такая, что стоять на правой ноге не могу. Орудие снялось и рысью идет в голову колонны, где уже другое, развернувшись, открыло огонь. Я еле иду, держась за седло, рядом вольноопределяющийся Юкильсон. "Юкильсон подсади на лошадь". "Эх ты, разведчик!" - отвечает тот. Лошадь моя не стоит на месте, волнуется. Я ему показал штанину. Он сразу же помог мне. Галопом - рысью не мог, - догоняю колонну. В хвосте ее плетётся фаэтон командира дивизиона, а перед ним двуколка с его вещами в ней много свободного места. Он в экипаже вместе с адъютантом. Я обратился к нему, попросив разрешения сесть в двуколку. "Куда ранен?" - спросил он "В правое бедро", - ответил я. Адъютант помог мне слезть, взял мою винтовку, сел в окровавленное седло моей лошади и ускакал. Полковник Шеин усадил меня в фаэтон, привязал ногу к фонарю и хотел делать перевязку. В это время ему сообщили о ранении полковника Ягубова. Он самостоятельно подходил к экипажу, один сапог его был порван. Командир дивизии посадил его рядом со мной. "А вы как сюда попали?", - спросил он меня. Я рассказал. Он достал пакет, другой был у меня, двумя пакетами он сделал перевязку мне затем себе. Он был легко ранен в левое бедро на той же высоте, что и я, той же очередью из пулемёта конь его тоже получил легкое ранение.

Пулемет красных продолжал стрелять, пули впивались на пахоте вправо от экипажа, где идет цепь нашей пехоты, которая начала собираться возле пушек. Сзади экипажа идёт очередное орудие с капитаном Слюсаревским. Подъехал капитан Гудим-Гулевич, увидев меня, сказал. "Это Вы сами!". Для меня это был удар хлыста! "Господин капитан, я сегодня не стрелял, можете проверить, моя винтовка у капитана X". Дальше я говорить не мог. "Капитан Гудим-Гулевич я не допускаю такой мысли о моих добровольцах!", - сказал ему полковник Ягубов. А капитан Слюсаревский самым бесцеремонным образом отцукал его за то, что последний уехал от своего орудия в такой тяжелый момент.

Полковник Ягубов вызвал офицера из команды разведчиков и послал его в голову колонны, где находился начальник боевого участка капитан Жидкевич. Офицер вскоре вернулся и доложил, что капитан Жидкевич не знает, куда мы идём и что делать. Ягубов снова послал офицера с картой, где отметил направление пути. Капитан Жидкевич ответил, что в том направлении красные и надо пробиваться, и что полковник Ягубов может делать, что хочет. Ягубов подал команду, и наша колонна круто повернула вправо и пошла на цепи красноармейцев. Наша пехота почти вся в сборе пошла за колонной. Красные быстро увели свои цепи к железной дороге, к стоявшим там двум своим бронепоездам, и открыли нам путь без единого выстрела Мы благополучно вышли к своим из тыла красных.

Я пролежал два дня в селе Узник, а потом в обозе 2-го разряда провел сутки и был отправлен домой в Изюм, вместо лазарета.

Прошли почти два месяца, и я снова в строю и уже успел сильно обморозиться. Наше отступление шло полным ходом. Из какого-то села я был послан с поручением в село Узник. На обратном пути, проезжая мимо одной сельской избы, хозяин которой стоял в воротах, остановил меня вопросом "Солдатик! Не ты ли лежал у меня раненый в сентябре?" Я признался. И вспомнил, как его бабка за мной раненым ухаживала. Он пригласил меня погреться в избу. Я был в английской фуражке без башлыка. Бабка угостила меня "супцом", потом "борщецом" и куском мяса. В это время пришел брат хозяина лет 40 и принес башлык, обращаясь ко мне, он сказал: "Я сам был на германском фронте и знаю что такое служба. На! А то совсем замерзнешь!" Башлык меня сильно выручил. Но никто в батарее не поверил, что мне подарили башлык! Вот вам отношение крестьян к солдатам Белой Армии в Курской и Орловской губернии.

ХАРАКТЕРЫ

Ноябрь 1919 года. Отступаем. Ночью подошли на ночлег к селу, куда ранее были высланы квартирьеры от нашего отряда в составе 3-й батареи Самурского полка и 3-й Дроздовской батареи. Начальник отряда капитан Жидкевич, командир батареи полковник Ягубов.

Через ненадежный мост разведчики и легкие повозки вошли в село. Остановились, ждем орудия, переправлявшиеся по льду речушки, и квартирмейстера. Подошли орудия, и вскоре, появился возбужденный квартирмейстер, подошел к полковнику Ягубову, за ним чуть ли не с револьверами в руках два полковника, кричат и ругают площадной бранью нашего квартирмейстера, который предложил им: "А вот поговорите с моим командиром". Ягубов оборвал их крики, обращаясь к ним: "Говорите со мной, а не с моим солдатом. В чем дело?". Оказалось, что когда наш квартирьер распределил в селе дома на ночлег, то в одной избе обнаружил расположившихся двух полковников из Самурского полка. Вежливо обратившись к ним, он доложил, что эта изба предназначена для 3-й батареи дроздовцев. Офицеры, недолго думая, послали его по известному адресу Разведчик им в ответ "Пойдите сами!", - и вышел из избы. Два полковника взбеленившись, схватились за револьверы и устремились за ним в погоню.

Полковник Ягубов взял своего солдата под защиту и объявил гнавшимся за ним офицерам, чтобы они обратились к своему командиру, который и снесется с ним.

Расположились на ночлег, дали сено лошадям, отпустив подпруги и вынув железо, легли спать. Через пару часов, около часа ночи нас разбудили поить лошадей и задать им зерно. Раньше, чем мы снова улеглись спать, начальник команды разведчиков капитан Никольский вызвал нашего квартирьера и о чём-то с ним говорил. Пока кони ели зерно, мы отужинали. И заметили, что наш квартирмейстер отсутствует. Стали обсуждать. Неужели сдали его в пехоту под суд? Или сбежал? Начальник команды приказал смотреть за конем исчезнувшего квартирмейстера.

Через три недели мы прибыли в Харьков поездом, где вдруг появляется наш исчезнувший разведчик. Оказывается, он жил все это время возле Харькова. Он нам рассказал, что если бы его сдали в пехоту, как требовал капитан Жидкевич, то его бы неминуемо расстреляли. Но полковник Ягубов дал ему маршрут и сани в одну лошадь с крестьянином, который и вывез его. Надо сказать, что в это время красные прорвались на Фатеж, и путь следования был опасен. Маленького роста и ещё очень молодые эти два полковника, о чем они думали, оскорбляя площадной бранью солдата Добровольческой Армии? В нашей батарее такое отношение было невозможно. Офицеры ругались, но никогда так не ругали солдат. Может быть, это и вызвало такое возмущение у нашего квартирмейстера. Отношение к солдатам в нашей батарее было такое, какое я не встречал ни в Учебной команде, ни в Сергиевском Артиллерийском училище.

ЛАЗАРЕТ (ЯНВАРЬ 1920 ГОДА)

Канун Рождества. Стоим по хатам в Чалтыре. Получили мясо и вино. Вечером я попробовал мясо и не мог есть. Чувствую себя скверно. Вино тоже не могу пить. Решил переменить белье. Когда менял, обнаружил красную сыпь на груди и животе. Не чешется. Решил завтра обратиться к доктору. Пошёл на кухню и сварил вино с сахаром. Когда остыло, выпил и лег спать.

Рано утром наша батарея вышла на позицию вместе с 1-м Дроздовским полком. Чувствую себя хорошо. Отбивали атаки кавалерии Буденного. Отбили. Победа. Но еще в темноте под моросящим дождем выступили. К рассвету грянул мороз, шинели заскорузли. Идем пешком, ведя коней в поводу.

"Солдатский телефон" передаёт, что Новочеркасск и Ростов уже сданы красным. Подошли к Гинловской, где масса эшелонов горит. Мне удалось набрать целый мешок папах. Сдал их на нашу повозку. Пришли к Дону, меня послали узнать о переправе через реку. На льду местами лужи воды. Иду пешком, ведя коня в поводу. Лёд крепкий (скован морозом), но перед самым вторым берегом разломан ледоколом. Я успешно перешел Дон и, вернувшись назад, доложил командиру. Батарея переправилась почти без неприятностей.

Вошли в Копсуг. Отсюда я был послан связным к командиру 1-го Дроздовского полка, куда через некоторое время прибыл мой командир полковник Ягубов. Ко 2-му полку в Петроговорку возвращался с ним вместе. Вскоре меня послали в Азов к коменданту за подковами, но безрезультатно. Возвращаясь обратно, я встретил свою батарею на марше в Азов.

Во время обеда почувствовал себя плохо. Болела голова, и не мог есть. Доложился подпрапорщику Зинченко, который со свойственным ему хамством, наговорил мне всяческих дерзостей. Не поверил, что я болен. Вернувшись в хату, я улёгся на пол, на свое домашнее байковое одеяло и укрылся шинелью. Зашел начальник команды капитан Никольский и обратился ко мне: "Бусыгин, что Вами?" Я ответил, что заболел. Он посмотрел на меня с недоверием. Подпоручик Егоров сказал ему: "У него плохой вид, сейчас придёт доктор". Прибывший доктор прошёл в другую комнату. Вместе со мной были вызваны пять или шесть больных. Все сидели, я стоял, пошатываясь, ожидая разрешения. Когда очередь дошла до меня, доктор измерил температуру и отправил меня в госпиталь.

На подводах нас повезли в Каял. От холода меня спасала папаха, раздобытая мною при пожаре вагонов на одной из железнодорожных станций. Мою же папаху полную папирос, ещё при эвакуации из Новороссийска украли на пароходе. Прибыли на станцию, и погрузили нас в вагон 4-го класса. В дороге говорили, что нас везут в Пятигорск. Не было ни еды, ни воды, вагон заполнен массой больных. Потеряли счет дням, ехали очень медленно, часто делая остановки на станциях, вместо воды ели снег. На одной из станций к нам в вагон попутчиками подсели доктор с сестрой милосердия. Когда доктор увидал, что в вагоне лежат больные вперемешку с мертвыми, то побежал на станцию и добился, чтобы нас приняли в Армавире. На станции в Армавире нас живых, выгрузили и повезли в госпиталь. Сидя на подводе спиной к собрату по несчастью, я увидел, что навстречу нам по тротуару идёт Изюмский городской голова Семикин. Попросил подводчика остановиться и позвать его. Он был очень удивлен, но меня узнал. Дал свой адрес. Я не мог запомнить, но мой сослуживец Мохов запомнил адрес.

В госпитале, измерив у нас температуру, отвели в ванную. Какое облегчение - тёплая ванна. Но, не обтирая, на голое тело, дали надеть нижнее белье. Меня мокрого по холодному коридору провели в холодную палату и положили на койку и укрыли моим байковым одеялом. Меня знобило, койка оказалась сильно продавленной в виде галочки, повернуться на бок не было возможности. Позвал сестру. Попросил свою шинель, если нет второго одеяла. Она ответила мне очень грубо с криком, что здесь госпиталь, и разговаривать мне нельзя. Невольно я послал ее "по матушке". Вышел скандал. Прибежал доктор. Набросился на меня с криком на "Ты". Я ему в ответ: "Стой! Я доброволец-студент! Не тыкай! Видишь я мокрый и холодно. Дай хоть шинель. Смотри влево от меня лежит мертвый!". Мне отдали шинель. Через несколько дней меня перевели в палату для выздоравливающих. Кормили "шрапнелью", я её не ел, пил только жидкость. В одну из ночей я бредил: по комнате летал на авионе мой старший брат, и я никак не мог его позвать. Я очнулся на окрик санитара: "Чего ты кричишь?". Через две койки от меня лежал пожилой штатский больной брюшным тифом. В один из дней он поднялся, стал ходить и танцевать около койки. Сестры и санитары смеются. Я попросил их вызвать врача. На что они огрызнулись: "Не твоё дело!". Штатский остановился и произнес серьезным тоном: "А теперь я умру". Лёг на койку и ... умер. Сестры и санитары запаниковали. Рядом со мной лежал больной, покрытый кожухом. Делавший обход доктор поднял кожух, больной был весь покрыт вшами и приказал сестре: "Выкупать". Старшая сестра ответила: "Зачем? Он все равно умрёт". А, что писал в своем рапорте генерал Дроздовский?

Наступил день выписки. Доктор оформил документы на выписку моим сослуживцам по батарее, а мне нет. Я прошу его выписать и меня. В комнате жара, я чуть не сомлел. Присел на какой-то ящик. Старший доктор-армянин говорит: "А этот куда? Нет, нет. Он еще очень слаб". Я прошу: "Отпустите ради Бога! В батарее я скорее поправлюсь". Отпустили.

Принесли мою одежду, белье не выстирано и полно красных (от мороза) вшей. Сестра потребовала, чтобы я снял лазаретное белье. Я прошу её белье мне оставить, показывая на вшей. Но она настаивает. Пришлось бить вшей, а потом переодеваться. Из лазарета вышел, держась за пояс Мохова. Зашли в парикмахерскую, где обрили наголо головы. Пошли по адресу, где проживал Изюмский городской голова. Приняли очень хорошо. Накормили борщом. Я в теплоте после сытного обеда размяк. Он мне "занял" 200 рублей. Мои 200 рублей, которые мне занял Гарунов при отправке в госпиталь, я заплатил парикмахеру.

У коменданта получили немного денег и пришли на вокзал. Проспали ночной поезд. К вечеру второго дня, выйдя на перрон, меня прислонили к стенке. "Иди! Поезд подходит!" - крикнули мне сослуживцы. Я сделал два шага и упал. Меня подняли и впихнули по полу в товарный вагон набитый людьми. В вагоне подняли и уложили в углу.

Прибыли на станцию Каял. Комендант определил нас на ночлег в холодную школу. Скудно поели. На следующий день пришли за нами сани. К вечеру добрались до села, расположенного на половине пути до Азова. В хате легли на солому. Услышал разговор хозяев дома, говорили, что я похож на одного больного, который лежит в другой хате неподалеку. Я встал и попросил их отвести меня к этому больному. Отказали, указав, что темно и метель сильная. Утром я оказался бодрее всех и пошел, опираясь на палку к коменданту справиться насчет саней. Он меня отцукал, что так медленно едем. Выписывались из лазарета вместе, а он уже второй день комендантом.

Прислали сани, и поехали в Азов. Так я и забыл о том больном, который, по словам хозяина хаты, похож на меня. Прибыли в свою команду и явились к командиру батареи. Командир приветствовал нас и сказал, что мы будем получать паёк на руки помимо котла. Мне сообщил, что получил телеграмму от моего отца и сказал написать ответ, чтобы он отправил отцу. Я пробовал писать, но руки не слушались.

Итак, я в команде. Ночью спали в шинелях и поясах. По тревоге меня и Мохова усаживали на нашу повозку и привязывали, чтобы не упали, и выезжали на край города. После боя возвращались по квартирам. Днем с утра я готовил наши пайки на плите и ели все, кто помещался с нами в хате, помимо котла.

Дней через десять утром зашёл штабс-капитан Егоров и, уходя, передал мне, что приехал мой отец, и что он сейчас придет. Пришёл отец, привёз коржиков, которые сослуживцы сразу расхватали, и отдал мой долг 200 рублей Гарунову.

Меня отпустили с ним в Каял, где была мама, Надя и Гриша. Ночевали в той самой деревне на полпути в Азов. Оказались мы в доме, где поправлялся накануне от тифа мой старший брат Костя - зауряд ветеринарный врач, служивший в дивизии генерала Барбовича. О нём и говорил хозяин хаты, где мы ночевали недавно, возвращаясь из госпиталя. А комендант-поручик, отругавший меня, посетовал моему брату: "Ваш брат был у меня, как же я не направил его к Вам? Это тиф. А я его ещё цукнул". Вечером за-шёл комендант, поздоровался со мной за руку, и мы посмеялись с ним: что делает тиф.

В Каяле я пробыл около пяти дней. Там в последний раз видел маму. Возвращаясь в Азов в деревне, где был брат, получил от коменданта тысячу папирос, брали Ростов и оставили.

Вернувшись на батарею, получил коня, а через несколько дней началось отступление.

ХОРЛЫ

17 марта мы прибыли в Севастополь из Новороссийска, куда прежде были доставлены из Феодосии на пароходе "Рион".

18 марта мы грузились на пароход "Екатеринодар", какой ужас был при погрузке! Из нашей 3-й Дроздовской батареи пустили на корабль только офицеров, а на нас, солдат направили пулемет. Наш командир полковник Ягубов тут же сказал своим офицерам, что он им не командир, если они не погрузят своих солдат. В темноте нас веревкой втащили на пароход. Дело чуть не дошло до стрельбы из револьверов с адъютантом коменданта корабля.

Первый день Пасхи Вчера я встал с постели после возвратного тифа.

Утром пришел начальник нашей команды разведчиков и объявил о производстве многих из нас в нижние чины. Я получил одну лычку, стал бомбардиром. Когда же наша команда пришла поздравить командира с Праздником, то он, увидав меня с одной лычкой, сказал, что наш "старшой" ошибся, и что я имею две лычки, нижний чин младшего фейерверкера. Назло "старшому" я перескочил через чин.

В обед пришел начальник команды капитан Никольский и приказал быть всем в сборе. Мы были в приподнятом настроении. До вечера думали и гадали, что и почему? - даже пошли разговоры о десанте в Одессу. После 8 часов вечера был отдан приказ о построении батареи (без пушек и лошадей - все было оставлено в Новороссийске) у дома командира. Он отбирал людей и многих послал по квартирам. В этом числе и меня, и Кузьмина, мы тут же попросились остаться в строю, на что и получили от командира разрешение. Без шума в темноте, по каким-то переулочкам пришли в порт и сразу на пароход. Перед входом каждому выдали винтовку со штыком и 60 патронов. На корабле разместились довольно просторно. Часа через два был отдан приказ - сдать штыки. Напоили нас чаем и приказали спать. Утром началась погрузка орудий, лошадей и обоза. Все свободные люди были назначены на погрузку.

Наша батарея получила одну английскую пушку, не вполне исправную и до конца похода ее открывали лопатой. Также были даны 10 лошадей и две повозки, загруженные снарядами, пулеметом и небольшим количеством провианта. Погрузка продолжалась до вечера.

На следующий день вышли в море. Нас мучили вопросы. "Куда идем? В Одессу или на Кубань?".

Под вечер показалась земля - это были Хорлы. Из Хорлов нас обстреливала артиллерия противника. Снаряды рвались неподалеку от пароходов. Повернули в море. Нервы у всех напряжены, плохо спали. Вдруг заработали машины, и наш пароход тронулся. Светает, идем к пристани. Там уже пришвартованы другие корабли.

Наша команда послана добывать лошадей. Только одна нам попалась. В складах обнаружили много пшеницы.

1-й Дроздовский полк уже занимал перешеек. При высадке из катера были довольно большие потери в полку. Говорили до 100 человек убитых и раненых. Убит капитан катера. Его тело и раненых мы видели в порту. На горе следы недавнего боя: трупы красных при пулеметах.

2-й Дроздовский полк и мы с приданной пушкой стали тоже на позиции. Вступили в перестрелку, вскоре красные отошли. С полудня до позднего вечера все свободные от службы грузили пшеницу на пароход. Около одиннадцати часов ночи пошли спать. Через пару часов начался артиллерийский обстрел Хорлов красными. Мы выскочили на улицу и построились без команды. Слышим, как оркестр играет марш и крики "Ура!". Это 1-й полк пошел в атаку на противника. Пришел командир и офицеры. Командир остался доволен нашей готовностью и послал нас опять спать.

ЖЛОБА (ИЮНЬ 1920 ГОДА)

После тяжёлых боёв возле колоний Грюнталь, Андребург и Гейдельберг, где, наконец, красные были разбиты, наша Дроздовская дивизия была отведена в резерв Главнокомандующего в колонию Гальбштадт-Молочная. Тут пошли слухи, что кавалерия красных сбила донцов и гуляет по нашему тылу. Вскоре мы выступили всей дивизией часов в восемь вечера. На походе запрещено курить, громко разговаривать и спать. Шли всю ночь. На рассвете я вижу, что нас только 2-й Дроздовский полк (на повозках в два ряд) и 3-я (1 орудие) и 4-я батареи (3 орудия). С нами командир дивизии и радиостанция. Пушки сзади повозок, фронтом на юг. Начальники в бинокли смотрят в ту же сторону.

Взошло солнце. С юга, без выстрела, появились лавы кавалерии красных, подошедшие к нам на версту. Наша артиллерия и пехота открыли огонь. Заливаются пулемёты, пехота бьёт залпами. Кавалерия красных зашаталась и стала быстро уходить вправо, стремясь нас обойти.

Пехота вскочила на повозки и помчалась наперерез коннице противника. Пушки везут галопом. Остановка, пехота между повозками открывает залповый огонь. Расстроенная кавалерия красных вынуждена отступить к железной дороге.

К полудню наш фронт был повернут на север. Мы расположились на возвышенности, внизу, в направлении железной дороги, в двух верстах были большие посадки кукурузы. Туда была послана группа разведчиков 3-й батареи: капитан Никольский, штабс-капитан Егоров, я, Айранетянц (фамилию пятого не помню). Подъехав к кукурузному полю, обнаружили две пушки, одна с панорамой и снарядами на земле. Замок нашли быстро, тут же закопанный в землю. Вторая пушка неподалёку. Возле первой пушки остался штабс-капитан Егоров с разведчиком, а я с капитаном Никольским и Айранетянцем поехали к другой пушке Не успели найти замок к ней, как капитан Никольский командует: "По коням! Живо!" Скачем к первой пушке, там никого нет, и замок к ней отсутствует. Вскоре догоняем штабс-капитана Егорова с разведчиком За нами устремляется, стреляя в нас, выскочившая из зарослей кукурузы лава красных. Расстояние между нами шагов триста. Мы остановились и стали отстреливаться.

В это время появился генерала Туркул со своей командой конных разведчиков Офицеры докладывают командиру дивизии. "Ваше Превосходительство! Мы захвати ли две пушки, но красные хотят отбить!". После короткого боя, лава красных отошла. Мы вернулись к первой пушке, достали замок и дали несколько выстрелов вслед красной коннице. Это единственный раз, когда я был 2-м номером. Генерал Туркул отдаёт распоряжение: "Пушки будут записаны на 1-й полк!".

За весь день боев красные дали два выстрела из пушек по нам. Был ранен осколками снаряда один пулемётчик.

Ночевали мы в колонии Александеркрон, а на следующий день вернулись в колонию Молочная, где Самурский полк уже дрался с пехотой красных.

ИЮЛЬ 1920 ГОДА

На рассвете мы выступили из колонии Грюнталь на север и заняли позицию на первом хребте в версте от колонии. Батальоны нашего 2-го Дроздовского полка залегли, а наша 3-я батарея и 4-я стали на позиции за пехотой. Было тихо и спокойно. По "солдатскому телефону" стало известно, что ждем 1-й полк, который должен подойти к нам слева.

Командир 2-го артдивизиона (3-я и 4-я батареи) выехал вперед. И вдруг началась сильная ру-жейная стрельба. Противник залёг в двухстах шагах ниже нашего хребта. Полковник Шеин, ко-мандир 2-го артдивизиона закрутился на коне, к нему на помощь выскочили несколько солдат и, поймав за уздцы коня, вывели его за хребет. От обстрела красных был ранен штабс-капитан Зи-новьев ("мой барин") в ногу и убита лошадь в повозке.

2-й Дроздовский полк бросился в стремительную атаку и захватил в плен весь советский полк, большинство которого составляли казанские татары. Слышим бой слева от нас в расположении 1-го полка. Показались убегающие красные. 1-й Дроздовский полк был задержан жидовским ба-тальоном красных, который упорно дрался, но был разбит. В нашем направлении появились гу-стые цепи противника. Батареи открыли по ним огонь.

С наблюдательного пункта по телефону передают: "Разведчик к командиру батареи!". Очередь была подпрапорщика Зинченко. Произошла перепалка: "Степан езжай к командиру!"; "Сегодня я не здоров. "Как до дела, так Вы не здоровы! А я должен за Вас идти!" Я не выдержал, обругал двух спорящих разведчиков и повёл коня на наблюдательный пункт. Прозвучала команда: "Бусыгин! Садитесь на коня, и быстро езжайте по хребту вправо!" Я вскочил на коня и рысью еду по полевой дорожке. Проехал с полверсты. По сторонам низкие посадки, а впереди в трехстах метрах высокая кукуруза, в ней какие-то люди и лошади. Мне показалось там человек до 12. Повернулся назад в сторону командира, он машет мне рукой, показывая, чтобы я двигался дальше. Только я тронул коня, раздался выстрел. Конь сам развернулся и галопом понесся назад "Сколько их?", - встретил меня вопросом полковник Ягубов. "Человек двенадцать, господин полковник", - доложил я. Полковник Ягубов приказал повернуть одно орудие и первым залпом накрыл угол кукурузного поля, где скрывались красные, только "пух и перья" полетели. Кто-то из них удрал. Я не имел возможности вернуться на то место. Подошел 1-й полк, и мы двинулись вперёд на колонию Блюменталь. Правее нас шёл 3-й Дроздовский полк. Взяли Блюменталь и к вечеру вернулись в Грюнталь.

Это называлось рейдом: разбили скопление красных и с победой вернулись домой.

ПРОРЫВ ГАЯ (29 ИЮЛЯ 1920 ГОДА)

Наша Дроздовская дивизия снова в резерве Главнокомандующего. Расположились в колонии Молочная. Погода хорошая, даже удалось искупаться в речке и выкупать лошадей. 29 июля мой день рождения - мне исполнился 21 год. Прошло 50 лет, но как ясно я помню этот день!

После больших боёв отдых в резерве около трех дней был прямо невероятен. Обед в этот же день тоже был замечательным. Помимо котла мы еще получили по куску жареной молодой сви-нины с картошкой, приготовленной нашим «молодым» ка¬шеваром (инженер-механик около 60 лет). В начале обеда слышим артиллерийскую стрельбу, снаряды рвутся на возвышенности около колонии, которая находится в долине. Не успели кончить со свининой, как начальник команды капитан Никольский отдает приказ: «Быстро доедать седлать и строиться!».

Выступили в колонне всей дивизии. Вышли из колонии на возвышенность, тут я замечаю, что только наш 2-й Дроздовский полк выстраивается для боя, а 1-й и 3-й полки куда-то ушли. Командир полка генерал Харжевский и командир 3-й батареи полковник Ягубов с разведчиками выехали вперед в направлении Мунталя, поселе¬ния, находившегося верстах в 12 от нас. Мы не проехали и полверсты, как навстречу нам показался идущий эскадрон кавалерии. Пришлось по-вернуть назад, один наш батальон принял эту конницу залповым огнем. Эскадрон красных от-ступил, но сразу же появилась кавалерийская масса, которая устремилась в атаку на нас. Наш фронт стал разворачиваться влево. Приблизительно через час наш фронт был развёрнут на запад. Командир послал меня в колонию, чтобы вывезти обозы всей дивизии. Коман¬дует обозами пол-ковник Петров. Прискакав в колонию, я немедленно доложил ему о приказе вывести все обозы на возвышенность и держать зрительную связь с нашей батареей. «Как это зрительную связь?»,- переспросил меня полковник Петров. «Так приказал полковник Ягубов», - ответил я «Разведчик, езжайте со мной». - скомандо¬вал полковник Петров и мы поскакали на батарею. Прибыв туда, Петров обратился к Ягубову с вопросом: «Разведчик сказал мне, чтобы я держал какую-то зрительную связь?». Полковник Ягубов подтвердил слова своего приказа и удивился, что тот не знает, что это означает.

Кавалерия красных не перестает предпринимать атаки, которые успешно отбива¬ются 2-м полком. Артиллерия противника поддерживает свою кавалерию, которая об¬ходит нас слева, но здесь сталкивается с преградой в виде огромного рва. Их батарея, переменив позицию, обнару-жила наши две батареи и накрыла их ураганным огнем. 4-я батарея отвела людей и лошадей без потерь, а наша, понеся потери в людях и лошадях, продолжала стрелять. Полковник Ягубов, быстро сняв 1-й взвод, перевёл его на закрытую позицию, с которой красную батарею быстро подавил, разбив одно орудие, которое позже было захвачено 3-м Дроздовским полком.

Красные уже ворвались в колонию Молочная, откуда мы предусмотрительно выве¬ли свои обозы. Мы остаёмся одни на возвышенности. Кавалерийские атаки на нас про¬должаются Меня послали привести 2-й взвод, который оставался на старой позиции и вёл огонь. Я передал приказание полковнику Слюсаревскому и остался ждать. В это время началась очередная конная атака красных, а недалеко от пушек стоят 20 пуле¬метов, которые молчат. Тут же и офицерская рота. Командир роты подает команду. Рота поднимается и, принимая команды, готовится к стрельбе. Вдруг слышится голос командира «Отставить! Винтовка к ноге!» Идет форменный цук кого-то из офицеров роты. Снова звучит команда, начинается залповая стрельба по красным, заливаются пулеметы. Атака конницы противника захлебывается и он бежит.

На автомобиле приехал помощник командира дивизии и сказал, что 1-й и 3-й полки разбили красных и взяли 10 пушек и одну 42-линейную пушку.

Конные атаки красных к 6 часам вечера прекратились, она отошла. Мы вернулись в колонию Молочная, где недавно были красные. Ночевали спокойно.

В прошедшем бою главный удар красной конницы Гая принял на себя 2-й Дроз¬довский полк и дал возможность 1-му и 3-му полкам выйти ей в тыл. Прорыв конницы Гая был ликвидирован. Он поспешил выйти из мешка, побоявшись, чтобы с ним не случилось разгрома, как с конницей Жлобы.

Марковцы, позиции которых и прорвал Гай, пишут в своих воспоминаниях, что Дроздовцы опоздали на 3 часа, чтобы помочь Марковцам. Дроздовская дивизия по¬лучила приказ ликвиди-ровать прорыв Гая, а не идти на помощь Марковцам.

ГЕЙДЕЛЬБЕРГ (НАЧАЛО АВГУСТА 1920 ГОДА)

Я не помню число, но в начале августа мы сменили вечером какую-то часть в Гейдельберге в составе 2-го Дроздовского полка с приданными ему 3-й и 4-й батареями. Полк расположился в колонии, а батареи были поставлены перед балкой на южной окраине.

Спать улеглись возле пушек в поле. Перед рассветом «Подъём!». Батарея стала на позицию тут же в рощице. На рассвете красные пошли в наступление. Батарея открыла огонь, а меня по-слали в обоз за 4 километра. Привез несколько подвод. До¬кладываю старшему офицеру, полков-ник Слюсаревский кричит: «К черту подводы!». Отправляю подводы обратно. Меняем позицию и откатываем пушки назад. Наша пе¬хота бегом проходит колонию и балку и поднимается к нам Залегла перед батареей.

Слева от нас в поле видны цепи красных и бронеавтомобиль. В батарее уже есть раненые, стреляем беглым огнем. Старший офицер посылает меня к командиру ба¬тареи с приказом: «Ба-тарея не принимает команд». Это означает, что противник в непосредственной близости от пу-шек. Я вскочил на коня и увидал красную пехоту, сто¬явшую на пшеничном поле в шагах четы-рехстах от нас, и ведущую стоя по нам огонь. Только тронул поводья, как услыхал «чмок» пули. Мой конь поднял голову и левую переднюю ногу. Я соскочил на правую сторону и передал при-каз другому разведчику. Осмотрел коня, несколько капель крови на копыте и маленькая дырочка возле крыла седла В дюйме от моего колена пуля вошла коню в левую лопатку. Бедный мой «Вак¬са». Все кони в нашей 3-й Дроздовской батарее имели имена на букву «В», мой конь офи-циально назывался «Воск» Он был вороной без единой пометины. Вынул у него «железо» и. от-пустив подпругу, повел коня в тыл в обоз.

Батарея снялась и стала уходить рысью. Я повёл коня за ней. Вскоре батарея стала и открыла огонь. Меня догоняет наша пехота, остановилась, залегла и тоже открыла огонь Батарея ушла Я начал отставать от пехоты. Остался один с конем на дороге Конь прыгает на трех ногах, между нашей и красной пехотой. Пули свистят, а я не могу поравняться с нашей пехотой Становится жутко Мне кричат «Бросай коня!». И опять наша пехота уходит. Так я с версты две и тащил коня. Наконец пехота стала. Вижу из колонии Мунтал, где были наши обозы, вышел на поддержку 3-й Дроздовский полк.

Привёл коня в обоз, дал ему ведро воды напиться, куда бросил пучок сена, чтобы не жадно пил После 15 глотков отнял ведро. Конь весь мокрый, пот течет ручьём. Снял с него седло и из-головье, сдал коня, оставшись пешим.

Мы отступали, не было снарядов. После полудня бой затих, и мы ушли в колонию Фри-дрихсфельд. Ночью получили снаряды.

На другой день рано утром выступили из Фридрихсфельда на Грюнталь и Андребург в 7-8 верстах. Навстречу нам наступает пехота и кавалерия красных. Мы идём им навстречу Дроздов-ской дивизией. Вся Дроздовская артиллерийская бригада в 32 пушки открывает огонь по про-тивнику. Красные бегут. Их пушки успели сделать лишь 3-4 выстрела. Наша пехота идёт в ко-лоннах. Дошли походным порядком до Грюнталя и Андребурга. Перед колониями пехота раз-вернулась, чтобы их занять.

Мы стоим, не знаю в который раз, в Андребурге Грюнталь и Андребург- немецкие колонии почти слитые, стоят примерно в 3-х верстах южнее и влево от Гейдельберга. Между ними широ-кая дорога и посредине колодезь, обложенный камнями.

14 августа с утра 1-й и 2-й Дроздовские полки ушли в рейд на Капачерск, 3-й полк остался в Андребурге. Я пеший остался при обозе 1-го разряда. В этих колониях стоял обоз всей Дроздов-ской дивизии. К нам пришла кухня из обоза 2-го разряда. Обед надо было получать в Грюнтале в полутора километрах от моего обоза. Я должен был при¬смотреть за офицерской лошадью, кото-рая уже поправилась от какой-то хворобы. Надо было её напоить и дать зерна. На недоуздке без седла на этой кобылке я поехал обедать. Мы построились «за обедом», пропели молитву и по-обедали. После обеда я взмахнул на кобылку, а она как понесёт с места в галоп, да по улице ми-мо обозов. На недоуздке трудно ее держать. Несётся прямо на офицера. Караул! Рванул ее в сто-рону, но задел слегка башмаком руку офицера. Несусь дальше. Слышу вслед крик «с поминове-нием мамаши». Первый раз меня так кроют. Я закрутил кобылку, а она на дыбы - разрезви¬лась Но, я её повернул и уже на слабом аллюре подъехал к офицеру и принес ему свои солдатские извинения. Офицер спросил какой я части. Я ответил: «3-й Дроздовской батареи». Капитан по-нял, что мне стоило огромного труда повернуть кобылу с таким норовом, и простил меня вели-кодушно, удивляясь еще тому, что я не удрал.

Прошёл день. К вечеру полки вернулись. Расседлали коней, задали им сена, воды и зерна. Прошло два часа. Вдруг выстрел, другой и пошла редкая стрельба пули бьют в каменную ограду, где мы стоим. Что за чёрт? Ходили в рейд, а тут красные под но¬сом. Срываем торбы с лошадей, седлаем и строимся без команды. Пришел командир и офицеры. И батарея двинулась из колонии. При выходе из нее по нам открыли огонь пушки красных. Снаряд падает у самых наших пушек, по счастью никого не зацепило. Я иду возле пушек. Почти темно. Из колонии по большой дороге прут обозы по четы¬ре в ряд, клубится пыль. Мы идём от обозов слева. Командир вызывает разведчика. К нему подъезжает очередной Ермилов. Он приказывает Ермилову: «Узнайте, что там?». Разведчик юркнул между подводами, через минуту возвращается без кокарды и погон и докладывает: «Там красная кавалерия, господин Полковник!». Звучит при¬каз: «Повод влево!». Мы отрываемся от обозов и идем в поле. Несколько красных пробрались между повозками и стреляют из наганов. У нас ранена лошадь в упряжке в шею. Командир снова посылает разведчика Ермилова в колонию Андребург. Там видно какое-то движение.

В это время раздаются впереди и справа от нас несколько орудийных выстрелов,и снаряды падают севернее колоний. Мы идем на выстрелы. Когда подошли близко, то раздался окрик: «Стой! Какая часть? Стрелять будем!». Командир отвечает. Так сошлись 3-я и 4-я батареи. 4-я батарея ушла накануне из колонии через огороды. Сде¬лала 2-3 выстрела для связи. Так сошлись 8 орудий, 4 тяжёлых пулемёта и несколько лёгких. Разослали офицеров с разведчиками выяснить обстановку и наладить связь.Когда мы подходили к 4-й батарее в Андребурге раздались 3-4 оружейных залпов. Минут через двадцать ещё один залп. Вскоре к нам подъехала одна повозка. На ней был адъютант командира 2-го нашего дивизиона с ним фельдшер. Офицер был ранен шашкой в голову и с перерубленными пальцами на руке. Фельдшер сказал, что будто бы красные захватили, если не весь обоз, то большую его часть и взяли 3 орудия 5-й Дроздовской батареи, которая стояла на позиции у входа в колонии.

Вернулся Ермилов и привёл в поводу лошадь под казачьим седлом. У лошади разбита ниж-няя челюсть. Я проездил на ней всю ночь. Ермилов доложил командиру, что когда он подъехал к Андребургу, то увидел 3 пушки в запряжках. Спрашивает: «Кто такие?». В ответ слышит: «Да мы пленные!». Это были 3 орудия 5-й Дроздовскои батареи. К Ермилову подъехал красный со-провождающий и говорит: «Ты веди их, товарищ, а я может, еще что добуду», - и хотел повер-нуть. Но Ермилов сбил его ударом шашки с коня (Я видел, как он чистил окровавленную шашку о землю). Ермилов сразу повернул орудия назад и, взяв лошадь красного, повел их в колонию, так как по залпам понял, что там стоит наш 2-й Дроздовский полк.

Как только началась стрельба и сумятица с обозами командир 2-го Дроздовского полка гене-рал Харжевский на тачанке выехал к колодцу со своим полком. Красные погнали захваченный обоз в колонию, думая, что там никого нет Обоз приняла наша пехота и послала по дворам. Ко-гда же сунулась кавалерия противника, то ее встре¬тили залпами, и она с потерями откатилась. Потом раздались свистки, и кавалерия красных ушла. Ко 2-му полку присоединились некоторые части 3-го полка с генералом Манштейном. И когда Ермилов показался с упряжками, то коман-дир 3-го полка при¬казал дать залп в его сторону.

Ночь, темнота, пыль, только что была красная кавалерия, а тут снова появились конные. Ер-милов, бросив захваченную лошадь, поскакал прямо на штыки с громким матом. Этим залпом и была разбита челюсть у бедной захваченной лошади. Ермилов сдал командиру 3-го полка его три орудия.

Ночь, тревога. Какую расписку мог получить Ермилов о сдаче трех орудий от гене¬рала Ман-штейна? Боюсь быть неучтивым. Но только 2-й Дроздовский noлк оказался в полном составе и порядке, встретив врага как должно. 1-й полк мы нашли в полном порядке на буграх верстах в 3-х от колонии. Примерно через полтора часа прибыли 2-й и 3-й полки. Часов в 12 ночи мы вер-нулись в боевом порядке в колонии.

Наша батарея стала на ту самую позицию, где красные захватили орудия 5-й бата¬реи 3-го полка. Ночь выдалась холодная, шинели остались в обозе, которого не было. Достали снопы яч-меня, покормили коней и уснули тревожным сном под снопами. Ско¬ро нас разбудили. Полков-ник Ягубов приказал мне, показывая в сторону «Снимите с них оружие!». Неподалеку от нашей батареи, в тридцати шагах в высоком бурьяне лежали два убитых красных в буденовках. Я снял с них кавказскую шашку, наган и две большие английские сумки, набитые послужными списками офицеров 1-го Дроздовского полка. Оружие я сдал вестовому командира, а сумки с послужными списками принял у меня полковник Ягубов, сказав, что сам отдаст их командиру 1-го полка. К вечеру вернулись наши обозы, которые не пострадали в боях, но без кашева¬ра, ночью он был убит осколком снаряда. Начальник обоза был ранен в лицо пулей из нагана.

14 августа, как и многое другое, никогда не забуду. Говорят о многих раненых в 1-м полку. Как мы ругали бойцов 3-го полка за то, что они не выставили дозоры. Налет красной кавалерии не был бы так неожидан. Противник обошел колонию Грюнталь, частью ворвавшись в нее, где стоял 1-й полк

Через две недели на построении нашей батареи был зачитан приказ по Дроздовской артил-лерийской бригаде генерала Ползикова о награждении младшего фейерверкера Ермилова Геор-гиевским Крестом 3-й степени с бантом и производстве его в старшие фейерверкеры за возвра-щение «пленных» трех орудий 5-й батареи 3-го полка.

АВГУСТ 1920 ГОДА

Бой идет под колонией Розенталь. Вся наша Дроздовская дивизия участвует в нём с танками. Бой в самом разгаре. Снаряды красных падают по всему фронту. Я связной от 3-й батареи при командире артдивизиона полковнике Шеине. Он вы¬зывает меня и, вручив пакет, приказывает доставить его командиру 3-й батареи, расположенной в километре.

Сажусь на коня и галопом мчусь вдоль линии фронта. Близко раздаются разрывы от снаря-дов. Мой конь в испуге закрутился, запрыгал в разные стороны. Крутится, бьется, а вперед не идет. Я уже второй раз на этом коне. С месяц тому назад под Янгеркраком он также вел себя под артиллерийским обстрелом. Даже при свисте пуль он начинал беспокоиться. Это дважды ране-ный конь разведчика Мохова, который в это время болел, а мой конь после ранения находился в госпитале. Я мог бы пере¬воспитать коня, но получил его всего на один день. Конь стремится уй-ти подальше от артиллерийской стрельбы, я бьюсь с ним и теряю время, проехав с полпути. Пришлось слезть с коня и вести его под уздцы, борясь с его испугом от разрывов снарядов, уска-кать в сторону. Так и дошел до батареи, передав пакет командиру.

Вернувшись, вскоре получил новый приказ, повернулся пеший с поводьями в руках и услы-шал окрик полковника Шеина. «Бусыгин! Когда получаете приказ, должны сесть на коня и гало-пом ехать на позицию!» «Виноват, господин полковник!», - отвечаю я, и сев на коня галопом с места закрутился. Так прошел день.

На следующий день уже в колонии Розенталь у командира заболел конь. На¬чальнику коман-ды разведчиков приказали дать нового коня командиру. Послали ему моего вчерашнего коня за которого он меня накануне отцукал. Через полчаса после выступления, когда раздались первые выстрелы, командир подъехал к команде раз¬ведчиков и потребовал другого коня. Пока меняли, он подошёл к строю разведчиков и обратился ко мне со словами. «Бусыгин! Теперь я понимаю, почему Вы вчера шли пешком!» Это для меня явилось полным удовлетворением. Командир убе-дился, что я не из-за страха иудейского шёл вчера с его пакетами пешком вдоль фронта, где рва-лись снаряды.

КОНЕЦ СЕНТЯБРЯ И НАЧАЛО ОКТЯБРЯ 1920 ГОДА

Вечером в темноте наша Дроздовская дивизия выступила из Новогуполовки в на¬правлении на Пологи, где красные сильно жали донцов. Нам солдатам это было неиз¬вестно. Шли всю ночь. На рассвете наткнулись на полевые заставы красных, которые были легко нами уничтожены. Освободили село где захватили батарею противника. Когда наша 3-я батарея входила в село, то на околице мы видели несколько зарубпенных трупов красных. В этом селе мы простояли сутки. На рассвете выступили в составе 2-го полка. 1-й и 2-й полки ушли ещё ночью на юг.

Вдруг эти «пленные» стали на колено и открыли стрельбу по нам. Мы галопом понеслись на батарею и увидали, что вправо от экономии залегла большая цепь красных Я доложил об этом командиру, но он уже послал на эту цепь бронеавтомобиль, красные поднялись и убежали. Наша колонна идет дальше. Вправо от колонны, где я недавно ехал, появился не¬большой лес. Я сказал другому разведчику, чтобы он ехал над лесом, а сам выехал по дорожке в лес. Вскоре встретилась хата, не слезая с коня, поговорил с хозяином, кото¬рый заверил меня, что красных здесь нет. Хозяйка вынимала из печи большие белые хлеба. Отрезала большой кусок хлеба и по-дала мне. Кто поверит, что я не просил? У меня появилась мысль, что, наверное, она пекла хлеба для красных Вернулся к своим.

Начальник команды разведчиков капитан Никольский отдал мне приказание ехать на бугор, а другого разведчика послал за село, которое располагалось перед нами, я поскакал на бугор, по-вернул голову назад и вижу, что второй разведчик, сняв папаху, машет мне ею над головой. Я задержал коня и осмотрелся. Передо мной в ста шагах от меня спускалась с бугра густая цепь красных. Развернул коня, и перед открывшими, по мне стрельбу красными, поскакал вдоль цепи противника к батарее, которая уже снялась с передков.

Пехота готовится в контратаке. Я стал на свое место и ем хлеб. Батарея открыла стрельбу, пехота пошла в атаку и вместе с нею идет в атаку 4-я Дроздовская батарея. Командир её, пол-ковник Самуэлов, - впереди. Все пушки, зарядные ящики, повозки, команда разведчиков, бата-рея, все пошли в атаку. Красные бегут. Весь бой прошёл, чуть ли не в полчаса. Путь нам был от-крыт на Воскресенку, где вскоре мы и присоеди¬нились к дивизии.

В Воскресенке хоронили начальника команды разведчиков 4-й батареи капитана Бодовского, который был убит, нарвавшись на пулеметную тачанку красных.

Позже, месяцев через восемь, в Галлиполи я, уже окончив Учебную команду жил в батарее. Однажды был в гостях у своего земляка капитана Александра Ивановича Ильинского. Он жил в городе с женой и сестрой Надей. По Изюму я знал всю их семью. Там, в гостях, встретил пол-ковника Самуэлова. В разговоре он вспомнил об этой атаке, за которую был представлен к орде-ну Святителя Николая.

Вспоминаю такой случай. Наша дивизия идёт горами от ст. Туннельной к Но¬вороссийску.

Наша батарея подошла к крутому спуску, где дорога выходила на шоссе к Ново¬российску. Я на коне с батарейным значком. Пушки подошли к спуску. Раздались крики: «Крути тормоза!». - а номера и другие свободные солдаты уже внизу. Осталось мало людей для торможения пушек. Я слез с коня и, держа в левой руке значок и коня, правой стал крутить тормоза. Пушки и снарядные ящики вышли на шоссе. «Бусыгин! Почему Вы слезли с коня?», - спрашивает у меня старший офицер капитан Слюсаревский. «Крутил тормоза, господин капитан», - отвечаю я.

В это время полковник Ягубов уже открыл огонь во фланг красным которые вынуж¬дены бы-ли быстро отступить, и 4-я батарея смогла сняться и продолжать движение, потеряв несколько человек ранеными. Перед нашей батареей на гати залегла наша пехота и тоже вела огонь во фланг красным. Тут же стояло до двух тысяч донских казаков, которые отказались участвовать в бою.

Этот случай также вспомнил полковник Самуэлов «Ягубов был прав и, выйдя на шоссе, сде-лал гораздо больше, чем я. Также как с атакой всей батареей. Я не вы¬держал и потерял хорошего офицера».

ПОСЛЕДНИЕ БОИ В КРЫМУ (24-28 ОКТЯБРЯ 1920 ГОДА)

После боя у Сальково наша Дроздовская дивизия была отведена в Таганаш, где должна была, потом сменить донцов. Однако, к вечеру был получен приказ - двинуться на Переко.п Это был довольно тяжелый переход. Через Юшунь на второй день похода мы к вечеру пришли в Армянск (Армянский базар). Наша 3-я батарея разместилась по домам, в которых не было ни крыш, ни дверей, ни окон. Шел дождь и снег, дул ветер. Было холодно и голодно Мы стояли в резерве. Через сутки на рассвете мы выступили вместе со 2-м Дроздовским полком. Идём правее Переко-па и останавливаемся на бе¬регу Сиваша. Земля покрыта тонким слоем снега, Сиваш покрыт кор-кой льда. На льду в полутора километрах от нас цепи красных. Я связной от батареи при коман-дире 2-го полка генерале Харжевском. Командиры батарей полковники Ягубов и Самуэлов сове¬щаются с командиром полка. Решено шесть орудий установить во фланговой позиции вправо. На берегу выставляются пулемёты и раздаются распоряжения батальонам. Наши два орудия ставятся на позицию.

В это время приезжает на автомобиле генерал Туркул. Переговорив с командиром полка, ге-нерал Туркул приказывает 3-му батальону полковника Потапова идти в контратаку. Командир полка старается убедить генерала Туркула направить в контратаку весь полк. Начальник дивизии повторяет свой приказ 3-й батальон идет в контратаку. Пройдя половину дистанции до противника, батальон бросает винтовки и бежит к красным. Это пленные красноармейцы, поставленные в строй. Из толпы дезертиров вырываются офицеры и добровольцы с пулеметами. Раненого командира батальона полковника Потапова выносят с поля боя

Генерал Туркул отдает новый приказ идти в контратаку 2-му батальону, полковник Рязанцев, чуть не плача, говорит, что нельзя этого делать, но приказ есть приказ.

Батальон с криком «Ура!» идёт в контрнаступление и, не дойдя немного до красных цепей, разворачивается и идет в атаку на нас впереди красных. Выскакивают офицеры, добровольцы спасают пулемёты.

Наступающие цепи противника угрожают отрезать наши шесть орудий, которые под огнем красной пехоты с потерями галопом возвращаются к нам. 1-й батальон офицерская и пулеметная роты открывают огонь. Обе батареи стали на позицию и обстреливают красных беглым огнем. Цепи противника остановились. К нам подошла резервная Корниловская батарея на волах. К 12 часам у красных появилась конница и артиллерия.

Мы стоим на месте, подвергаясь артиллерийскому обстрелу красных с обеих сторон. Часа в три пополудни я стою в команде разведчиков с конём неподалеку от пушек и подводы со снаря-дами. Рядом стоят офицеры нашей команды и наша сестра милосердия Нина Александровна Ку-лебакина. Я закуриваю, сестра подходит ко мне и, попросив прикурить, идёт обратно. Раздается разрыв шрапнели. Одна из лошадей запряжённая в подводу со снарядами, упала. Сестра ранена в руку и грудь. Указатель¬ный палец на правой руке у неё остался искалеченным на всю жизнь. Темнеет, мы стоим на том же месте, так и не пустив красных на берег Сиваша. В темноте отхо-дим на Юшуньские позиции. Настроение паршивое после сдачи двух батальонов. Разговоры между солдатами: «Говорят, что капельмейстер 2-го полка вел пропаганду. Его перевели в строй. Ушел вместе со сдавшимися. Он кажется поручик. Почему генерал Туркул бросал в контратаку сперва 3-й. а затем 2-й батальоны, а не весь полк? А если он знал о заговоре и решил сразу отделаться от ненадежных». Надо сказать, что после перехода 2-го батальона генерал Туркул сдал командование дивизией генералу Харжевскому и уехал в Севастополь.

В темноте мы пришли на Юшуньские позиции. Стоим в поле, ничего не видно, есть одна полуземлянка, набитая людьми. Мы же на свежем воздухе ожидаем рассвета. На рассвете вы-ехали за окопы и проволоку, чтобы напоить лошадей, к артезианскому колодцу. Не успели напо-ить всех лошадей, как прискакал разведчик с приказом немедленно вернуться, близко разъезды красных.

Часов около восьми утра дали кирки и лопаты с приказом копать землянку, но не указали ни места, ни размеров. Так кирки и лопаты и остались лежать. Полки ушли, 2-й артдивизион (3-й и 4-я батареи) остались тут же на позиции. Два орудия из четырех были французские, они были просверлены для стрельбы нашими 3-х дюймовыми пат¬ронами и стреляли дальше русских 3-х дюймовых орудий. Началась артиллерийская дуэль С нашей стороны, помимо нескольких поле-вых батарей, был ещё бронепоезд и где-то позади тяжёлые крепостные орудия. Мы с интересом прислушивались, как летели тяжелые снаряды над нашими головами.

Часа в два дня я с другим разведчиком еду с командиром, полковником Слюсаревским, к пу-стым окопам. Убежища нет. Слезли с коней. Командир из пулеметного гнезда ведет стрельбу из французских орудий. Мы стоим у окопа: ветер и холод. К вечеру стрельба прекращается. Воз-вращаемся на батарею и узнаём печальную но¬вость - разрывом неприятельской гранаты убиты один 1-й номер 1-го орудия и мой «барин», штабс-капитан Зиновьев. «Барином» мы в шутку называли офицера, за конем которого смотрел тот или иной разведчик. Я смотрел за его конем. Зиновьев был молодой, кажется из студентов высшего технического института, очень славный и хороший офицер.

Начинало темнеть, когда появился генерал и спросил: «Почему ваши батареи здесь?», - и приказал немедленно присоединиться к своему полку. Пошли в деревню Юшунь. Думали от-дохнуть, все отдыхали, кроме нас. В хате не было места, но я на радостях забрался под печку Часов в 11 ночи поступил приказ выступать.

Идем в темноте несколько часов. Сделали привал, будем стоять тут в резерве до утра. Вре-менами идёт дождь, сыро и холодно. Задали корм коням. Последний раз принимали горячую пищу (галушки) 3-4 дня назад перед погрузкой на пароход. Кто мог, дремал на повозке или при-слонившись к ней.

На рассвете мы двинулись колонной. Впереди слышен бой. Остановились в вер¬сте от окопов. Дорога идёт дальше окопов и не закрыта Командир батареи полковник Слюсаревский, начальник команды разведчиков и два разведчика (один из них я) едем к окопам, где стоят батареи, одна по левую сторону от дороги, другая, Кубанская, по правую сторону. Командир слезает с лошади и намеревается пройти к наблюдатель¬ному пункту. В это время раздается пулеметная стрельба и артиллерийский огонь. Пули ложатся коням под ноги. Командир садится на коня, и в это время по дороге между окопами вылетают два бронеавтомобиля со звездами. Мы скачем параллельно с ними к батарее, где артиллеристы оставили одно орудие готовое для стрельбы, а остальные повернули назад. Броневики противника начали крутиться по резервной пехоте, что лежала за Кубанской батареей К счастью, никого не задавили Винтовки, которые вставляли в колеса, ломались как спички. Поливая вокруг себя из пулемё¬тов, броневики пошли назад. Правая и левая батареи развернули по одному орудию против них на дорогу. В это время срывается передок у кубанцев и выскакивает на дорогу вместе с броневиками Выстрел из левого орудия попадает в передок, и четыре лошади падают на месте, а броневики уходят

На батарею приехал полковник Ягудов и увел 1-й взвод к окопам, а другой, готовый встре-тить бронемашины, оставил на месте. Сделали пристрелку дороги за окопами. Стоим на откры-той позиции. Тут же около орудий на коне находится полковник Слюса¬ревский и штабс-капитан Егоров из команды разведчиков, с ними три разведчика - «Батя Махно». Мохов и я. С красной стороны летит шрапнель и рвется над взводом. Разрывы слегка задели щеку одного ездового и заднее копыто у лошади Легкий испуг.

Не знаю, что случилось со мною, но я почувствовал, что сейчас буду ранен. Почему ранен, а не убит, не знаю. Обращаюсь к одному из разведчиков «Батя Махно, я сейчас буду ранен». «Брось, Бусыгин, не говори таких вещей!». - отвечает он мне. «А вот увидишь», - отвечаю я спо-койно, смеясь. Командир, услышавший наш разговор, одергивает меня «Бусыгин, что за пани-ка!». Я отвечаю: «Никак нет. Никакой паники, господин полковник! Но я сейчас буду ранен!». Почему я так был уверен в этом, я не знаю».

Раздаётся новый выстрел. Я уселся крепче в седле Разрыв шрапнели. Я ранен в правое плечо. Отъезжаю в сторону с офицером. Снимаю шинель. рубаху. У меня лёг¬кое ранение, шрапнельная пуля выпала из рукава шинели. Через три дня на пароходе я обнаружил у себя громадный синяк на правом боку. Пуля не смогла пробить насквозь рукав шинели.

По традиции я мог уехать в обоз, но остался в строю и был послан ко 2-му взводу полковника Гриневича, который стоял на закрытой позиции. Стою в команде разведчи¬ков Кони позади нас. Слышится команда: «Отбой!». Почти одновременно раздаются взрывы двух гранат Мой сосед, схватившись за живот, падает. У него в руках горстка земли. Слава Богу! Он кричит мне: «Бусыгин, ты смотри что там!». Я повернулся и пошел к повозкам. Там лежали трое убитых и раненые окровавленные телефонисты и пулемётчики, как ошалелые расходились в разные стороны Их быстро собрали. Наша сестра со слезами на глазах срывает зубами бинты с правой руки. Всех пере¬вязала и отправила в тыл 11 человек!

В Галлиполи наша сестра была единственная женщина, которой было разрешено находится в лагере. Она жила в командирской палатке. Сколько консервов и цибули она нам передала после каких-либо заболеваний и сколько потратила соды на варку нашей фасоли. Слышал, что наша сестра окончила медицинский факультет в Бельгии. Где она теперь, уехала в США?

Взвод переменил позицию и ведет огонь. Меня посылают за снарядами. Скачу по дороге, но не вижу никаких подвод со снарядами. На кургане генерал в бинокль рас¬сматривает поле боя. Я обращаюсь к одному из адъютантов с вопросом о снарядах. По¬лучаю в ответ, что снарядов нет, и сейчас будем отходить. Вернулся с этим сообщением во взвод. За это время получили снаряды от кубанцев. Мы сидим на траве и наблюдаем, как стреляет шестидюймовая гаубица, и как наша пехота несколько раз отходит и снова контратакует окопы неприятеля. После отошедшей пехоты на поле боя остались пуле¬меты на повозках, расчеты которых отбивали и выбивали красных из окопов.

Команда «Отбой! Назад-ки!», вытянулись в колонну с другим взводом. Начался от¬ход до Се-вастополя! Я ехал на командирском коне, мой Вакса был в тачанке, где еха¬ли сестра милосердия и офицеры. Ночью, не доходя до Симферополя, наша батарея повернула направо. В нашу петлю вошли части Марковской артиллерийской бригады.

Когда наша батарея поравнялась с другими подводами, с них спросили: «Какая батарея?» Командир ответил, что 3-я Дроздовская. «Если у вас Бусыгин можно ли с ним говорить? Спра-шивает капитан Валук.». Меня вызвали из строя. В темноте, через несколько подвод я в послед-ний раз встретился с моей сестрой Надей и с капитаном Валук. Он являлся приятелем моего отца ещё по Турецкому фронту и служил адьютантом при командире Марковской артиллерийской бригады. С ним была Надя и мой брат Гриша, который ехал на другой повозке Уже будучи в Болгарии, я получил письмо от отца, в котором он сообщил о смерти Гриши. Где и как до сих пор не знаю и, наверное, никогда не узнаю. Ему было 16 лет.

Уже был опубликован приказ генерала Врангеля. Большинство разведчиков расстались с нашей вещевой повозкой. И я не мог спасти свой вещевой мешок, почти пустой. Вижу, офицер садится на коренной унос, ездовые тоже многие ушли. Я заменил офицера. Часа через два при-шел приказ испортить орудия и бросить их.

Я правлю парой в нашей тачанке. Перед каким-то посёлком остановились возле винного за-вода, достали ведра молодого вина. Пили как квас. Были голодные, отчего быстро опьянели. Начальник команды вылил вино на землю.

Тронулись дальше. Дорога узкая, с одной стороны гора, а с другой стороны обрыв. Идём на подъём, раздаётся команда. «Стой!», и тачанка катится назад. Я успеваю подложить камень под колесо Передняя повозка катится на моих лошадей, кричу им -«Стой!», - спешу вынуть камень и ругаюсь «Фу! Как Вы ругаетесь Бусыгин!», - говорит мне сестра милосердия. «Виноват, сестра!», - сконфужено отвечаю я.

Подходит полковник Слюсаревский с вопросом о нашей задержке. Я отвечаю. «Господин полковник, тут уже недалеко до пристани. Проедем вот тут, и там будет и пристань» «А Вы уже тут бывали?» - спрашивает меня Слюсаревский. «Никак нет», -отвечаю я. «Откуда Вы тогда зна-ете?», - сердится полковник. Отвечаю: «Не знаю, господин полковник».

К вечеру подошли к Севастополю. Стороной прошли на пристань. Когда подъезжали к при-стани, меня вызвал Слюсаревский, и удивленно подтвердив правоту моих слов, спросил: «Но откуда Вы знали дорогу?». «Нервы, господин полковник», - ответил я.

Грузились в большом порядке. У входа на пароход стоит командир батареи и пропускает солдат команд, следом за ними поднимаются офицеры, последним заходит на борт командир.

Источник: "Михайлов День 2-й: Журнал Исторической России" (ред. С.Г. Зирин), СПб, 2010. 523-545.